Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

/ 7 февраля. – Д.П.) и вместе с тем получил целый пакет телеграмм из Петербурга. Все это было задержано японцами … Я сел на пароход в Иокогаме, куда меня привез экстренный поезд. В Иокогаму мы приехали в 11 часов ночи. На вокзале меня ждал конвой в 100 человек пехоты, который и сопровождал меня до парохода. Вступив на “Yarra”, я вздохнул полной грудью: “Наконец-то я на французской территории!”. Накануне моего отъезда из Токио толпа японцев окружила здание миссии, ревела, орала, стучала в окна и двери; полиции стоило немалого труда разогнать этих бешеных людей»[791].

Лондонская “Times” со слов собственного корреспондента в Токио отъезд российского посланника изобразила иначе: «Японские император и императрица направили сердечные прощальные послания и красивые подарки барону и баронессе Розен. Барон Розен, покидая вчера Токио, устроил грандиозный прощальный прием. Многие высокопоставленные японские чиновники явились пожелать ему счастливого пути, а вдоль пути его следования были расставлены войска»[792]. В редакционном комментарии британская газета недоумевала по поводу приведенных русским посланником сведений относительно времени получения им официального ответа российской стороны на последние японские предложения – с подачи Токио, к тому времени на Западе утвердилось мнение, будто депешу из Петербурга намеренно придержали не в Токио, как утверждал Розен, а в Порт-Артуре – в канцелярии российского наместника[793].

Независимо от того, кто задержал ответ Петербурга на пороге войны (и, таким образом, дал повод Японии упрекать Россию в намеренном затягивании переговоров), получалось, что в первые дни конфликта японская армия и флот действовали без санкции микадо и даже «против его ожиданий». На самом деле решение об открытии военных действий было принято в Токио не позднее 12 января 1904 г. по новому стилю[794], а 22 января (4 февраля) на совещаниях у императора были отработаны детали будущего нападения. На 9:30 утра этого дня микадо призвал председателя гэнро маркиза Ито Хиробуми и в течение двух часов совещался с ним с глазу на глаз. После обеда во дворец явились все пятеро гэнро в компании с ключевыми министрами – военным (Тераучи), морским (Ямамото), иностранных дел (Комура) и финансов (Сонэ) во главе с самим премьером графом Кацура. Вечером того же дня на экстренное трехчасовое заседание собрался уже весь кабинет министров. По его итогам японский ВМФ получил приказ напасть на Порт-Артур и высадить десант в Корее.

«Трудный день выдался вчера во дворце», – заметила 5 февраля “Japan Times”[795], однако и следующий оказался не менее напряженным. Утром с микадо снова совещались руководители ключевых министерств, к которым на этот раз присоединились начальники Генерального и Морского штабов Ояма и Ито с заместителями. Каждый из приглашенных выступил с докладом, после обеда императора вновь посетил министр финансов Сонэ. В воскресенье 7 февраля микадо долго совещался с маркизом Ито и маршалом Ояма[796]. Маршал маркиз А. Ямагата впоследствии признал, что «принимая решение о начале военных действий против великой мировой державы, он был не вполне убежден в успехе». Если военно-морские силы сторон, по его словам, был примерно равны (что давало уверенность как самому маршалу, так и всем «заинтересованным лицам», что более опытный японский флот «не будет целиком уничтожен»), то общее соотношение сухопутных как 1:8 (полмиллиона штыков у Японии против четырех миллионов у России) и «лучшее, чем у Японии» вооружение армии противника внушали японскому командованию большие опасения. В целом, по словам Ямагата, готовя нападение на Россию, японские военные «не испытывали абсолютной уверенности в конечной победе»[797]. Как сообщает историк С. Окамото, руководители японской армии шансы на победу оценивали в 50 процентов, командование ВМФ готовилось к потере половины своих судов[798].

Пока во дворце микадо предавались тяжелым размышлениям о военных шансах сторон, японские военно-морские силы были стянуты в Сасебо, где на борту броненосца «Миказа» всю ночь на 24 января (6 февраля) командующий вице-адмирал Того совещался с капитанами своей эскадры – как мы уже знаем, накануне адмирал получил приказ своего правительства напасть на русский флот[799]. «Команду над крейсерами, – записал в этот день в своем дневнике японский военный моряк, – получают адмиралы Уриу и Камимура; еще неизвестно, как разделится эскадра»[800]. Офицерам было разъяснено, что Япония не будет заранее объявлять России войну, так как это «совершенно непонятный глупый европейский обычай»; другими словами, «мы вздуем вас, лишь только найдем удобный случай»[801]. Посланник Курино только-только заявил в Петербурге о разрыве дипломатических отношений, когда японские корабли уже вышли в поход. «Куда мы идем, – отметил автор дневника, – никому не известно», но двигался флот в направлении Кореи. Как позднее рассказывал офицер штаба командующего лейтенант Мацумура одному британскому адмиралу, на высоте корейского порта Мокпо «дивизия адмирала Уриу при громких криках “банзай” и под звуки музыки отделилась и пошла на Чемульпо. Того подал Уриу сигнал: “Желаю удачи в предприятии”»[802]. Как видим, подлинный смысл надвигавшихся событий для японских военных моряков был вполне очевиден – речь шла о развязывании вооруженного конфликта. Таким образом, ответ Петербурга на последние мирные предложения Токио, в сущности, никакой роли уже не играл – независимо от русского ответа, война началась[803]. На то, что военные действия фактически открылись в момент выхода японского флота из Сасебо, указывалось и в решении одного из японских призовых судов за 1904 г., и в позднейших комментариях японского же специалиста-правоведа[804].

В 10 часов утра 26 января (8 февраля) в Порт-Артур из Чифу прибыл японский консул Мизуно[805] в сопровождении «секретаря» Симидзу, дабы вывезти на родину всех желающих соотечественников. Визит был обставлен торжественно: консул был в парадном мундире и при орденах, а «секретарь» – во фраке и цилиндре. Наместник встречаться с японским визитером отказался, но тот и не настаивал – он-де хотел только «засвидетельствовать почтение». Хотя о разрыве дипломатических отношений было уже объявлено, японского консула пригласили за стол. Пока он завтракал в обществе генерала А.М. Стесселя, джентльмен в цилиндре, кстати, свободно изъяснявшийся по-русски, уточнил места стоянки судов на внешнем рейде Порт-Артура и нанес их на карту. После этого консул заспешил и, быстро покончив с формальностями, откланялся, сообщив, что направляется в Дальний. В действительности он двинулся прямо навстречу основным силам японского флота, которые подходили к острову Хайяндао, и высадил там своего «секретаря». К исходу дня 26 января (8 февраля) флот Того находился уже в 60 милях от Порт-Артура.

Тем же вечером японский командующий собрал у себя командиров 18 миноносцев. «Офицеры флагманского судна “Асахи” встретили нас на палубе и поздравили с тем, что нам выпало счастье первыми идти на врага, – записал в своем дневнике один из приглашенных. – Затем мы спустились в адмиральскую каюту. Там мы увидели старого Того