Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

МИД на сдерживание Японии в Корее имел в Петербурге и могущественных противников. В конце 1890-х годов за более активное вмешательство в корейские дела выступила группа влиятельных сановников во главе с А.М. Безобразовым, которые, однако, как показала практика, в большинстве были озабочены не столько государственными, сколько личными материальными интересами[764]. За «безобразовцами» стояло ближайшее окружение императора, им негласно покровительствовал и сам Николай II. Деятельность этой группировки явилась другим важнейшим «нервом» пребывания Павлова в Сеуле. Здесь ему снова пришлось столкнуться с «наследством» своего предшественника Матюнина, а также недавнего сослуживца по Пекину военного агента в Китае К.И. Вогака.

В 1897 г. в бытность посланником в Сеуле Матюнин заинтересовался предложением владивостокского 1-й гильдии купца Ю.И. Бринера продать принадлежавшую ему лесную концессию на севере Корее. Предчувствуя серьезные барыши, предприимчивый Матюнин отправился в Петербург и сумел заручиться поддержкой влиятельных лиц, включая великого князя Александра Михайловича, Безобразова и двоюродного брата последнего, капитана 1-го ранга (вскоре ставшего адмиралом) А.М. Абазу, которые, в свою очередь, ознакомили с его планом министра двора графа И.И. Воронцова-Дашкова, а через него – и самого императора. Николай II идею покупки концессии поддержал, но поставил условием, чтобы лесное предприятие в Корее формально оставалось частным, а не правительственным. Деньги на покупку концессии, однако, были предоставлены как будущими акционерами, так и, главным образом, выделены из Кабинета его величества (к 1903 г. сумма ассигнований последнего на это предприятие достигла 250 тыс. рублей). В итоге, вступая в 1899 г. в собственность корейского предприятия Бринера, Матюнин дал министру двора обязательство в любой момент передать свои права на концессию лицу, на которое укажет министр, по первому его требованию. Самыми деятельными фигурантами северокорейского предприятия по-прежнему оставались Безобразов и великий князь Александр Михайлович, которые обеспечивали его политическую составляющую, в первую очередь – поддержку императора. В основе такой позиции Николая II, вероятно, лежало стремление в перспективе присоединить Корею к России – комбинация, в свое время отвергнутая его отцом, Александром III. «Мы, министры… задерживаем государя в осуществлении его мечтаний, но все разочаровываем, – говорил Куропаткин Витте; – он все же думает, что он прав, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется государю более правильно понимающим его замыслы, чем мы, министры». Витте вполне согласился с таким «диагнозом»[765].

В декабре 1903 г. Матюнин был назначен помощником Абазы по должности управляющего Особого комитета Дальнего Востока – органа, созданного по предложению Плеве, который, если верить Гурко, стремился, таким образом, придать «безобразовцам» официальный статус и тем «обеспечить нашу дальневосточную политику от закулисных влияний отдельных безответственных лиц». Этот Комитет за полтора года существования не был собран ни разу, но, благодаря вновь обретенному статусу, Абаза и Безобразов фактически превратились в распорядителей российской дальневосточной политики – по этим вопросам они получали право личного доклада императору. Переговоры с Японией оказались сосредоточены в руках наместника Алексеева, тогда еще их сторонника. «Словом, – заключал Гурко, – Безобразов перехитрил Плеве и, образовав при содействии последнего наместничество и Дальневосточный комитет, использовал эти учреждения для устранения от дел по Дальнему Востоку всех министров, в том числе и самого Плеве, и сосредоточения их всецело в своих руках»[766].

Русское общественное мнение в целом отнеслось к дальневосточному предприятию безобразовцев скептически, в Токио и в западных столицах в нем усмотрели потенциальную угрозу своим государственным интересам. Газета «Новое время», желая подчеркнуть его авантюрный и чуждый российским интересам характер, сообщала: «По сведениям, полученным нами из Кореи, имена служащих в “Русском лесопромышленном товариществе”, разрабатывающем леса северной Кореи, таковы: управляющий сеульским отделением барон Гинцбург, иудей; секретарь сеульского отделения Штейгер – то же; “агент по сбыту леса” в Порт-Артуре Живо-товский – еврей; агент на Ялу Скидельский – польский еврей»[767]. Хотя в коммерческом смысле корейское лесное предприятие оказалось панамой, аппетиты «безобразовской клики» росли и к концу 1890‐х годов привели ее участников к мысли о получении концессии на строительство в северной Корее дорог и телеграфных линий. Как им казалось, необходимость охраны вновь построенных объектов рано или поздно даст России повод ввести на север Кореи свои войска, а в дальнейшем и аннексировать эти территории.

В течение следующих нескольких лет в обсуждение концессионных махинаций на севере Кореи и решение возникавших в этой связи проблем так или иначе оказались вовлечены все ключевые министры российского кабинета. Одновременно между безобразовцами и их противниками нарастала личная неприязнь. В своей частной переписке «концессионеры» именовали Витте и его сторонников «паршивым триумвиратом патентованных подлецов», затеявших интригу против «хозяина» (т.е. Николая II); в свою очередь, Витте в посланиях Куропаткину отзывался об одном из них (адмирале Алексееве) как о «вредном подонке», «карьеристе» и «опереточном главнокомандующем»[768]. Уже после начала русско-японской войны правая печать повела атаку на министра Ламздорфа, обвиняя главу российского внешнеполитического ведомства в слабости и некомпетентности. По данным британского посла в России Чарльза Скотта (Ch. Scott), инициаторами и организаторами этой кампании явились все те же адмирал Абаза и генерал Вогак.

Естественно, что в гущу этих споров оказался вовлечен и посланник в Сеуле, положение которого вообще было щекотливым. С одной стороны, он должен был следовать указаниям своего министерства, которое понимало, какими тяжелыми осложнениями для России чревато безобразовское предприятие, и, мягко говоря, его не приветствовало[769]. Да и сам он, как замечает американский историк Эндрю Малоземов, являлся поборником российской активности совсем не в Корее, а в Китае[770]. Но, с другой стороны, Павлов не мог не принимать в расчет личную заинтересованность в этом деле таких «тяжеловесов» российской политики, как наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев, министр внутренних дел фон Плеве, великий князь Александр Михайлович, самого императора, наконец. Поэтому, не разделяя в полной мере воззрений безобразовцев и понимая потенциальную опасность для России их курса, он был вынужден хлопотать перед корейским правительством о продлении срока действия их концессии и добился своего – в апреле 1901 г. Сеул сообщил о ее продлении еще на три года. Зато попытки одного из видных безобразовцев барона Гинцбурга добиться получения от Сеула концессий сначала на торговлю женьшенем, а затем на эксплуатацию железнодорожной ветки Сеул – Инчжу (Вичжу) не получили его поддержки[771]. На правительственных совещаниях этих лет по дальневосточным вопросам, в которых ему довелось принять участие, а также в личных беседах Павлов старался доказать пагубность для России безобразовских затей. В июне 1903 г. на совещании в Порт-Артуре в присутствии Алексеева, Куропаткина и самого Безобразова он прямо заявил, что корейское правительство считает деятельность русской лесопромышленной компании «предприятием военно-политического характера и предрекает столкновение русских с японцами именно по этому поводу»[772]. В данном случае в уста корейцев посланник