Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

Медицина наоборот

Меня поместили в общую палату на шесть человек одного из корпусов Калужской областной психиатрической больницы. Здесь было душно, ночью свет полностью не выключался и в палате все время дежурила медсестра. После медосмотра у меня забрали одежду, заменив ее ярко-полосатой «психиатрической» пижамой. Затем Лифшиц еще полтора часа со мной беседовал, он и сам многого в этом деле не понимал, но я не старался его просвещать. Мне тоже нужно было многое понять, и прежде всего – на каком уровне принималось решение об операции, а также какова степень осведомленности местных психиатров.

Утром я познакомился с заведующей отделением Бондаревой Галиной Петровной. Она практически ничего не знала о моем деле. Палата была «спокойной». Один пациент, научный работник, попал сюда с депрессивным психозом. Юношу с подозрением на психопатию обследовали по направлению из военкомата. Третий сосед был направлен из прокуратуры после драки в отделении милиции. Больница должна была определить его вменяемость для привлечения к суду. Четвертый мужчина лечился от алкоголизма. Самым тяжелым считался пятый, приятный молодой человек, находившийся здесь уже несколько лет с диагнозом «вялотекущая шизофрения», признаки которой обычному человеку были вообще незаметны. Больница находилась за городом, была огорожена и состояла из нескольких корпусов. Железные решетки на окнах имелись лишь на трех из них. В нашем корпусе были обычные окна и комната для свиданий с выходом в небольшой сад. Поскольку пациенты направлялись сюда не по решению суда, то им разрешались свидания с родными и друзьями.

Осваиваясь в новой обстановке, я тщательно обдумывал весь сценарий. Главный врач столь большой больницы, возможно кандидат медицинских наук, безусловно, не выезжает лично, да еще в другой город, чтобы руководить насильственной госпитализацией незнакомого ему ученого. Мои данные из отдела кадров, наверное, ему известны. Операция готовилась с апреля. При этом был нажим и на Антоненко, председателя горсовета, Кирюшина и Вовк из калужского облоно. Директивы из горкома или обкома могли быть только вторичными, каких-либо досье на беспартийных здесь не собирают. То, что Лифшиц знал о существовании моей книги о Лысенко и был ознакомлен с несколькими главами из рукописи «Международное сотрудничество ученых…», свидетельствовало о том, что проект «психиатрического сценария» был составлен в Пятом управлении КГБ и согласован с идеологическим отделом ЦК КПСС. Оттуда поступали директивы и в местные калужские и обнинские организации. Лифшиц как главный врач больницы не подчиняется непосредственно обкому или областному КГБ. Общие психиатрические больницы объединены в специализированную службу Министерства здравоохранения РСФСР. Генерал Григоренко, Яхимович и Буковский содержались в совершенно другой системе «судебной психиатрии», входившей в МВД и имевшей «тюремный» статус. Они были отправлены туда по решениям суда после судебных экспертиз. В моем случае суда не было, и мне предстоит лишь борьба с фальшивым диагнозом. Для Лифшица установление диагноза по книгам и рукописям, которые он не читал, может оказаться трудной задачей.

Рита наверняка еще вчера известила брата и многих наших московских друзей о случившемся. Но что они могут сделать в субботу и в воскресенье, когда все учреждения закрыты?

Примерно в час дня меня пригласили на комиссию в кабинет заведующей отделением. Первым, кого я увидел в кабинете, был тот самый безымянный работник облоно, который еще в начале мая пытался беседовать со мной в кабинете председателя горсовета Антоненко. Он сидел за столом и нагло улыбался. «Лезненко Владимир Николаевич, – представил его Лифшиц, – заведующий Калужским психиатрическим диспансером». Третьим членом комиссии была Бондарева. «Сегодня у нас предварительная комиссия, – сказал Лифшиц, – основная будет завтра, и в нее включен психиатр из Москвы».

Беседа была довольно долгой и касалась моей работы в институте, рукописи о Лысенко и первых глав работы о международном сотрудничестве ученых. Было очевидно, что все эти сведения они получили из отрывков в каком-то досье и полного представления о моих проблемах не имеют. Некоторые вопросы они задавали явно по заданию КГБ:

– Как попал к переводчику экземпляр рукописи по генетической дискуссии?

– Хотите ли вы опубликовать книгу о международном сотрудничестве также за границей?

– Знакомы ли вы с переводчиком лично, где и когда с ним встречались?

И так далее. Я эти вопросы отводил как не имеющие отношения к психиатрии. Меня даже порадовало, что в КГБ очень мало знают о моих последних книгах и об их судьбе.

На медицинские вопросы и темы, касавшиеся научной работы, я отвечал более подробно. Бондарева в основном молчала. Информацией, явно исходившей из КГБ, владел Лезненко. Лифшиц, главный в комиссии, был менее осведомлен. Возможно, в КГБ ему просто меньше доверяли.

После комиссии мне разрешили свидание с женой, двумя друзьями, приехавшими из Москвы, и братом. Рой рассказал, что он уже известил о случившемся Сахарова, Астаурова и Дудинцева. Других моих московских друзей известила о случившемся еще 29 мая вечером Рита.

В воскресенье 31 мая меня пригласили на вторую, главную комиссию. Кроме трех прежних членов в нее входил врач, которого мне представили как профессора Шостаковича Бориса Владимировича из Института судебной психиатрии имени Сербского.

– Борис Владимирович приехал сюда не как судебный психиатр, а как консультант по общим вопросам по приглашению больницы, – пояснил Лифшиц.

На этот раз задавал вопросы главным образом Шостакович, который принял на себя функции председателя. Он был лучше осведомлен о моем досье в КГБ и, безусловно, получил там нужные инструкции. Большинство вопросов касалось истории публикации в США книги о Лысенко и книги «Международное сотрудничество ученых…». На мой вопрос, где он мог прочитать эту книгу (как и Лифшиц, он знал лишь первые главы), Шостакович не стал отвечать. Он явно был подготовлен к своей роли заблаговременно и ждал результатов первой комиссии, чтобы не повторяться. Но нередко он задавал точно такие же вопросы, как накануне Лезненко. У них был, очевидно, общий список. Беседа с комиссией продолжалась около двух часов.

Воскресенье было в больнице днем свиданий. В комнате для свиданий я был очень рад увидеть вместе с Ритой и академика Б. Л. Астаурова, моего старого друга. Мы с ним регулярно встречались с 1961 года. Астауров хотел побеседовать и с главным врачом. Лифшиц сначала сослался на занятость, но, обнаружив, что Астауров готов ждать, все же согласился на беседу. На этой беседе присутствовала и Рита. Астауров, хотя и генетик, хорошо разбирался в психиатрии. Отец Астаурова был психиатром, достаточно известным. Три дня кончались, и прошедшая только что комиссия должна была принять решение. Судя по объяснениям Бондаревой и Лифшица, «резких» нарушений и отклонений психики не было обнаружено, но комиссия сочла целесообразным продлить наблюдение в