Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

почетными членами-корреспондентами этого комитета, присвоив первые такие звания (несмотря на их несогласие и протесты) Александру Солженицыну и Александру Галичу. На присвоение каких-либо званий комитет не имел никаких прав. Лично я считал, что условий для организованной, открытой и легальной правозащитной деятельности с прямым выходом в зарубежный эфир в СССР пока еще нет.

Моя книга «Международное сотрудничество ученых…» не могла классифицироваться как «антисоветская», так как основывалась на конкретном фактическом материале. В феврале 1970 года, когда КГБ конфисковал рукопись у приятеля Турчина, она уже переводилась на английский в Лондоне. До конца марта за мной серьезной слежки еще не было. О книге «Тайна переписки охраняется законом», которую я закончил именно в это время, никто еще не знал. Мои встречи в Москве с Джеймсом Райтом, редактором издательства «Мастillan», с которым я в начале апреля подписал договора на издание книг и который увез в Лондон рукопись последней книги, прошли – благодаря мерам предосторожности с обеих сторон – незамеченными. Плотной слежки с прослушиванием квартиры за мной не было потому, что я большую часть времени работал дома за письменным столом и о своих планах никому не рассказывал. Но домашний телефон, возможно, был под контролем.

9 апреля 1970 года меня вызвала к себе председатель горсовета Н. П. Антоненко. Вызов, неожиданно для меня, был связан не с устройством на работу, как первый, а с нашим старшим сыном Сашей, который в это время готовился к выпускным экзаменам в школе. У нас с Ритой тогда действительно были с ним некоторые проблемы. В недавнем прошлом очень хороший ученик, он стал хуже учиться, нередко приходил домой поздно. Все родители, имеющие детей такого возраста (16–17 лет), сталкивались с подобными трудностями, поэтому нет необходимости входить здесь в подробности. Антоненко сказала мне, что на завтра меня вызывают в Калугу в областной отдел образования (облоно) для беседы по поводу сына. При этом она показала официальное письмо из Калуги, подписанное Вовк, заведующей отделом, с просьбой обеспечить приезд Ж. А. Медведева в Калугу к 11.30.

Конечно, я сразу понял, что это какая-то ловушка именно для меня. К тому же на 10 апреля у меня были дела в Москве. Я попросил перенести визит в Калугу на другой день. Но в калужском облоно, куда Антоненко сразу позвонила, настаивали, что следует приехать именно завтра. Я согласился, но сказал, что в облоно приедет моя жена, она член детской комиссии месткома и знает все проблемы лучше меня. Антоненко сразу отклонила этот компромисс, заявив, что в Калуге хотят говорить только со мной. Я пообещал, что постараюсь приехать, отложив дела в Москве. Из горсовета сразу пошел в школу, в которой учился Саша. Как я и ожидал, директрису школы о моем сыне из калужского облоно никто не запрашивал и его «личным делом» или даже успеваемостью никто не интересовался. Она также сказала, что родителей в Калугу никогда не вызывают, все проблемы решаются на местном городском уровне. После этого я дал телеграмму в облоно, что приехать по их вызову не могу в связи с делами в Москве.

Вызов в Калугу именно таким образом был мне понятен. Родители по делам своих детей готовы ехать сразу куда угодно, не задавая лишних вопросов. Через десять дней, 20 апреля, та же Вовк позвонила мне домой и уже лично попросила меня приехать в Калугу на следующий день опять-таки для беседы по поводу сына. Я ответил, что у директора школы нет к сыну никаких претензий и что выпускной аттестат по результатам экзаменов он должен получить. На мой вопрос, в чем состоит проблема, Вовк сначала отказалась отвечать, сославшись на высокую стоимость междугородних телефонных разговоров. Я сказал, что позвоню ей сам, чтобы сэкономить бюджетные деньги. После этого Вовк все-таки объяснила, что меня вызывают на лекцию заведующего калужским психдиспансером доктора Лезненко, который будет рассказывать родителям о проблемах трудных подростков и даст много ценных советов. Дальнейший разговор с Вовк терял всякий смысл, и я сказал ей, что знаю в Москве значительно более опытных психиатров, чем Лезненко.

Не было никаких сомнений в том, что вызов в Калугу имел целью подвергнуть психиатрической экспертизе лично меня. На этот счет поступила, по-видимому, директива из Москвы.

Использование психиатрических больниц для насильственного заточения некоторых диссидентов, слишком досаждавших властям, началось, пока в ограниченных масштабах, в тех случаях, когда обвинение в антисоветской или клеветнической деятельности (по статьям УК РСФСР 70 и 190.1) оказывалось затруднительным. К апрелю 1970 года в психиатрических больницах томились генерал Петр Григоренко, боровшийся за восстановление прав крымских татар, Иван Яхимович, председатель колхоза, требовавший равных прав для рабочих и колхозников, Владимир Буковский, студент МГУ, включившийся в правозащитную деятельность, и некоторые другие диссиденты в Москве, Киеве, Минске и, очевидно, в других городах. Оснований для ареста этих людей не было. Судебные разбирательства даже по статье 190.1 оказались достаточно сложным делом. Судебная защита еще не имела опыта и умения работать независимо, но прокуроры теряли прежние исключительные права. Сталинский аппарат массового террора, когда «доказательства» добывались пытками, суды заменялись «тройками», «особыми совещаниями» или трибуналами, а подсудимых приговаривали списками даже к высшей мере, нередко без вызова в суд, был демонтирован после XX съезда КПСС. Но новая система следствия и правосудия была пока приспособлена лишь к работе с обычными уголовными преступлениями и правонарушениями на бытовой почве. Медленно возникала система разбора экономических и финансовых преступлений. Для решения дел по политическим статьям (70 и 190.1) нужны особые суды и другой состав судей и народных заседателей. Советский Союз через репрессивную диктатуру (Сталин) и авторитаризм (Хрущев) перешел к однопартийному тоталитаризму, но аппарат управления для этих различных систем менялся медленно. Применение психиатрии в тех случаях, когда человек нарушал не законы, а правила или инструкции, нередко секретные, либо действовал вопреки решениям партийных органов разного уровня, необязательным для беспартийных, власти считали удобной альтернативой. Отправить в психиатрическую больницу значительно проще, чем посадить в тюрьму, а замена приговора «диагнозом» казалась хорошим способом дискредитировать оппонентов.

О практике неожиданных психиатрических экспертиз я знал. Уже было несколько случаев, когда военнообязанных возмутителей спокойствия вызывали на вполне законное медицинское переосвидетельствование в райвоенкомат, а работавшие в медкомиссиях военкоматов врачи отправляли законопослушных граждан на дальнейшую экспертизу в психиатрические больницы, и экспертиза эта могла затянуться на месяцы, а то и на годы. Такой же ход, но не через военкомат, готовили, очевидно, и для меня. Решения по таким вопросам принимались где-то наверху – в КГБ или в ЦК КПСС. Но как житель Калужской области