Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

адресат (тот, кто подал жалобу) должен получить денежную компенсацию. Эта компенсация составляла, в соответствии с Конвенцией Всемирного почтового союза, 25 золотых франков. При подготовке текста конвенции европейские валюты имели золотое обеспечение. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1959 года, утвердившим вхождение СССР во Всемирный почтовый союз, и Уставом почтовой службы СССР компенсация отправителю за пропажу международного заказного письма была снижена до 7 рублей 35 копеек, что в 15 раз больше компенсации за пропажу внутреннего заказного письма.

Крупная компенсация за пропажу международных заказных писем в западных странах существовала потому, что пропажи были исключительно редким явлением. Цензура почтовых отправлений, несмотря на все законы о тайне переписки, существовала давно и получила международный термин «перлюстрация».

Перлюстрация – это прочтение чужих писем, но не их конфискация. В СССР и в 1970 году разрешалась перлюстрация корреспонденции лиц, подозреваемых в преступлении, но обязательно с санкции прокурора. Письма вскрывались, читались, нередко копировались, но их оригиналы доставляли адресатам. Подозреваемый в преступлении или лицо, за которым ведется наблюдение, не должны были знать, что их корреспонденция подвергается проверке. В этом была элементарная логика следственных действий. Копии писем могли затем фигурировать в качестве документальных доказательств. Уничтожение писем противоречило целям перлюстрации, как и главной функции почты. К нарушению тайны переписки, особенно международной, можно было приспособиться. Не так уж много людей в эту тайну переписки вообще верили. Перлюстрация относилась к той же серии явлений, что и прослушивание телефонных разговоров. Получить разрешение прокурора на перлюстрацию, очевидно, не было в СССР большой проблемой. Но пропажи заказных писем были недопустимы, так как это означало реальные кражи. (При конфискации из писем таможенной службой «недозволенных вложений», например коллекционных марок, составлялся акт, копию которого вместе с письмом вручали адресату. Международный обмен марками в СССР разрешался лишь через филателистические общества.)

Мои жалобы на пропажу заказных писем принимались к рассмотрению в обычном порядке. «Черными кабинетами» служили, по-видимому, секретные спецлаборатории, которые не входили непосредственно в систему почтовой службы. Многие почтовые работники о них, очевидно, не знали. Так же как и Главлит, они подчинялись другим органам, но были гораздо глубже засекречены. Работникам (или «редакторам») Главлита приходилось по характеру их работы общаться с главными редакторами (или их заместителями) издательств, газет и журналов. Работники почтовой цензуры общались только с секретными спецслужбами КГБ и ЦК КПСС. Существование Главлита поэтому не отрицалось. Существование «черных кабинетов» являлось государственной тайной. Расследование на Международном почтамте причин пропажи того или иного письма заканчивалось обычно сообщением о том, что оно было отправлено по адресу. В процедуру расследования входил официальный запрос в ту страну, куда письмо было отправлено. Если ответ на такой запрос обнаруживал отсутствие факта его прибытия, то следовал вывод, что «письмо пропало в пути», то есть где-то между СССР и Англией или США. Виновным признавалось средство доставки, то есть самолет, службы аэропорта, морское судно или почтовый вагон. В таких случаях финансовая ответственность за пропажу письма должна была делиться поровну между двумя странами. Почта СССР при этом должна была выплатить 3 рубля 67 копеек, а почта, например, Англии – в фунтах, в пересчете на 3,65 г золота, что составляло приличную сумму. Требование на получение компенсации мог составлять либо отправитель, либо получатель. Последняя Всемирная почтовая конвенция 1964 года установила максимальный срок для розыска заказных писем шесть месяцев. Если за это время письмо не найдено, оно объявляется «пропавшим». Все процедуры расследования были крайне сложными, и поэтому судьбой своих пропавших писем практически никто в СССР не занимался.

В 1969–1970 годах главными проблемами для служб перлюстрации были приходившие в СССР десятки тысяч писем из Израиля с приглашениями на эмиграцию или с обсуждением этой темы. Контроль этой переписки позволял выявлять потенциальных эмигрантов. Пропажи приглашений и высылаемых в Израиль анкет и копий документов были обычным явлением. В почтовой цензуре существовала острая необходимость в работниках, знавших идиш и иврит, пригодных для сверхсекретной работы и способных на доносы, решавшие судьбы людей. Это была почти невыполнимая задача.

Перлюстрация и изъятие писем, как я узнал в последующем, действительно не являлись секретной функцией самой почтовой службы. Этим занимались цензурные службы и службы разведки НКВД, затем МГБ, а после 1956 года КГБ.

Существует немало исторических исследований работы «черных кабинетов» в разных странах и в России до 1917 года. Работа советских «черных кабинетов» почти не изучена. Деятельность такого кабинета в Читинской области в 1946–1956 годах была описана в опубликованной в Израиле в 1987 году книге-исповеди бывшего его сотрудника лейтенанта МГБ Леопольда Авзегера. Он, еще комсомольцем, затем членом ВКП(б), начал работать в разведке на оккупированной советской армией в 1939 году Западной Украине. Он знал немецкий, польский, украинский, русский и еврейские языки, поэтому и получил назначение в почтовую цензуру. В 1956 году, после семнадцати лет работы в СССР, он был переведен в Польшу, и оттуда, уже выйдя в отставку, сумел переехать в Израиль. В 1987-м он опубликовал в Тель-Авиве книгу «Я вскрывал ваши письма», экземпляр которой прислал мне в Лондон.

«Все международные письма не только вскрывались, – пишет автор, – и регистрировались… но также подвергались химической обработке… Для международных писем не существовало принципа выборочного контроля – вскрывалось и проверялось все, что должно было уйти за границу, а также все, что поступало из-за границы в Читинскую область…» (с. 159).

Пропажи заказных писем случались и у других известных мне людей. Наиболее характерным был пример Солженицына, который показывал мне свою переписку с Министерством связи СССР. Он в довольно резкой форме писал заявления, но называл эти пропажи более точно: «перехват моей корреспонденции». Такие «перехваты» у Солженицына в 1969 году случались не только с письмами, но и с бандеролями и даже с телеграммами, как внутрисоюзными, так и международными.

Собрав необходимую документацию о пропаже двадцати пяти моих заказных писем, отправленных в 1969 году, по которым срок расследования рекламаций превысил шесть месяцев, я подготовил и обосновал иск к Международному почтамту примерно на двести рублей. На этом почтамте, находящемся слева от Ленинградского вокзала, есть особое Бюро рекламаций. На мое письменное заявление ответа не последовало. В конце декабря 1969 года я решил поехать в Москву и разобраться во всем на месте. Меня приняли лично начальник Центрального бюро рекламаций Кравцова и начальник эксплуатационного отдела Данин. На столе перед Кравцовой лежала довольно большая папка с надписью «Медведев» и с материалами исключительно по моей переписке. Кравцова начала знакомить меня с документами расследований. Я смог убедиться, что по каждой моей рекламации действительно составлялся запрос на типовом бланке, с копиями