Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров

Ему на помощь пришел сам «обидчик». Он легко, словно пушинку, перенес в сторону многопудовую печь и поднял с пола Лукина.

— Не серчай на меня, милый Васенька. Позабыл я, что с моей глупой могутой не должно так толкать людей! — примирительно произнес Тимашов. — Нечаянно вышло. После одного случая, бывшего со мной несколько лет назад, я никогда нарочно силою не хвалюсь.

— Ну, брат, расскажи! — стал приставать к нему Лукин. — Что же такое с тобой произошло?

— А то, что наша с тобой сила — пустяк, мочалка да лыко! Настоящую силу я видел только один раз в жизни, с той поры я и хожу скромный, вперед не вылезаю. Конфуз у меня вышел!

— Ну и что все-таки?

Тимашов почесал в затылке и начал говорить про свой «конфуз», но в голосе его звучало восхищение.

— На одной почтовой станции в Тверской губернии мне очень понравилась молодая бабешка: дородная, глазищи голубые с лукошко, коса льняная в полено, бюст — ах, да и все тут! Ну, все при ней! Сроду таких не видал, хоть под венец приглашай. Да какой тут венец, когда ямщик смену перезапрягает, через несколько минут дальше гнать!

Расчувствовался я да говорю моей красавице: «Полюби молодца, не пожалеешь!» — да несколько так вольно, по-моряцки ее и приласкал. Что ты думаешь? «Приласкала» и она меня! Сгребла эта голубоглазая меня в охапку, оторвала от земли и так шмякнула об пол, что я подняться не мог.

Отдышался вроде, а красавица меня за руку подняла и ласково глядит своими глазищами: «Да как тебя, молодец, любить, когда ты такой квелый? Мой Петруша против тебя куда проворнее!» Ну, говорю, не видал твоего Петрушу, да с тобой, красавица, только на абордаж холить. Все вражеские флота повергнем!

…Что была на русской земле эта чудо-девица, сомневаться не приходится. Жаль только, что в истории не осталось о ней памяти более, чем в письмах Александра Бестужева.

В древнем гербе Бестужевых центральное место занимал золотой пятилистник на черном поле. В последнем поколении этого рода сей рисунок приобрел внезапное значение. Пять побегов дал бестужевский ствол, и весь этот пятилистник был растоптан несчастной судьбой. Кого винить в ней? Конечно, не государя, как это обычно делалось. Он никого в заговорщики не звал.

Четверо Бестужевых по примеру старшего брата Николая стали декабристами. Пятый не созрел для борьбы, но оказался достаточно заметен, чтобы пострадать вместе с братьями.

* * *

Из записных книжек Н. А. Бестужева: «Видали ль вы когда-нибудь дерево, поверженное громом? Листья осыпались, ветви разбросаны, пень обожжен, но еще тверд и стоит непоколебимо. Никто не полюбуется видом его, никто не придет под тень, и суеверный мимохожий, с трепетом указывая на него, говорит: „Гнев небесный покарал его”. А вся его вина состояла в том, что оно возвысило маковку свою выше других».

В этих словах — великая мудрость.

Майским свежим утром, когда, казалось, вся Москва пропиталась дивным запахом буйно цветущей во всех палисадниках сирени, у мясной лавки, что на Земляном Валу, остановился мальчуган. В широко распахнутую дверь он с подозрительным любопытством наблюдал, как мясник, натужась, ставит на напольные весы двухпудовую гирю, взвешивая мясные туши.

— Тебе чего, гимназист? — спросил проходивший мимо приказчик, тщедушный длинноватый парень с прыщавым лицом под лакированным козырьком картуза.

Мальчуган смущенно хмыкнул, поправил форменную фуражку и, конфузясь собственной храбрости, неопределенно помотал головой:

— Я бы… Если можно… хоть разочек…

— Чего тебе, синяя говядина? — уже строго прикрикнул приказчик. — Шел бы стороной, ишь болтаются тут! Гимназию прогуливаешь?

Мальчуган охотно кивнул:

— Прогуливаю! Скука там… Позвольте, дяденька, гирьку поднять.

Из лавки, привлеченный разговором, показался краснощекий мясник, добродушный увалень. Вытирая грязной тряпкой руки, он переспросил:

— Гирьку поднять хочешь? Двухфунтовую? — Он пощупал под кительком мальчугана мышцы руки и уже с искренним удивлением добавил: — А ты и впрямь здоров! Полпудика, поди, осилишь…

— Иди, карапуз, иди с богом домой, — заторопился приказчик. — Мал еще гири подымать, пупок развяжется.

— Да пусть его потешится, — улыбнулся мясник, радуясь короткой передышке и предвкушая забавное зрелище. — Бери полпудовую — восемь килограмм! — И он вынес из лавки круглую, с небольшой ручкой, не первый десяток лет служившую в лавке гирю.

Мальчуган покачал головой:

— Да нет, дяденька, мне бы двухпудовку…

Собравшийся вокруг народ загоготал:

— Ишь ты, какой пострел! Говорит, дескать, двухпудовку подыму! Ох, гимназист, свистун.

Развеселившийся мясник выволок на свет божий громадную гирю, поставил ее у порога лавки. Народ сгрудился тесным кольцом. Приказчик неодобрительно скривил в ухмылке тонкие губы: он, двадцатипятилетний парень, уже пытался тайком поднимать эту самую гирю, но выше пояса она у него не пошла.

Мальчуган шагнул вперед. От всей его застенчивости не осталось и следа. Он наклонился, рванул гирю, вынес ее на плечо.

Следившая за ним толпа ахнула. Мальчуган поднатужился, лицо его налилось краской, усилие — и двухпудовая гиря чуть подрагивала над его головой.

— Ура! — заорали люди. — Качай его, ай да Илья Муромец!

— Отойдите, — внушительно пробасил мясник. — Эй, сбитенщик, иди-ка сюда. Налей хлопцу кружку, я плачу.

Насладившись вкусным напитком, мальчуган вытер белым платком (воспитанный!) губы.

— Откуда ты, хлопец, такой изумительный, взялся? — Мясник не отводил восхищенного взгляда от малыша. — Имя какое твое?

— Зовут меня Петя Крылов. Мой папа служит управляющим на винном заводе Попова. Ох и силен батя у меня! Вчера кучер Они сим опять приплелся домой пьяным. Батяня ужас как рассвирепел, ему водочный запах на службе опротивел. Сгреб он Онисима за грудки и в открытое окошко бросил. Онисим плакал и извинялся. Мне жаль его, он добрый. Я батьку упросил не выгонять его.

Приказчик, узнав про отца-управляющего, сменил раздражение на милость. Он полюбопытствовал: