Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров

И вдруг толпа отхлынула, пронесся возглас ужаса, и все бросились врассыпную — и смиренные деревенские, и отчаянные моряки. Погибший в геройском бою Александр Бестужев вдруг приподнялся в гробу, сбросил с груди покрывало, а венчик сам свалился со лба. И тут же отдал команду голосом хотя слабым, но решительным:

— Пушки заряжай, прямой наводкой по шведскому корвету — пли…

Но не было ни пушек, ни врагов. Рядом стояла лишь девица — с добрым крестьянским лицом, обрамленным густыми, рыжеватого отлива волосами. Она протянула руки «покойному», помогла выбраться из гроба.

Они шли, рука к руке, по светлой песчаной дорожке, мягко освещенной закатным солнечным светом, и не ведали еще того, что уже больше никогда не разлучатся — так и пройдут всю оставшуюся жизнь вместе, деля на двоих любовь, радости и беды.

По щекам девушки катились слезы.

Позже она признается мужу:

— Александр Федосеевич, в своих грезах или снах — не умею сказать точно! — я несколько раз видела картину вашего чудесного оживления. И знала, что вы станете моим мужем. Вот почему я не убежала от могилы с остальными. Мне ли вас бояться?

Как бы то ни было, Прасковья Михайловна привела в лом моряка-героя. Родители рады были приютить героя. А герой был очень слаб. Красавица ухаживала за ним днем и ночью.

Дело так и спорилось в ее ловких руках. Она успевала убрать в доме, подоить корову, сбить масло для раненого барина, накормить его, поменять повязку. Потом бежала пропалывать огород, кормить ягнят и снова возвращалась к офицеру…

Тщательный уход быстро поставил Бестужева на ноги.

Одним словом, молодые полюбили друг друга и, вопреки сословным предрассудкам, стали супругами.

В те дни, когда Василий Лукин примеривал на китель новенькие мичманские погоны, в семье Бестужевых ясноглазый малыш громким криком возвестил о своем появлении на свет. Это случилось 13 апреля 1791 года. Своего первенца Бестужевы назвали Николаем…

Александр Федосеевич вышел в отставку с военной службы. Его ждала новая служба — гражданская, важная и интересная. Он стал заведовать канцелярией президента Академии художеств и Публичной библиотекой графа А. С. Строганова, сделался ближайшим сотрудником графа по руководству культурными учреждениями империи. Он управлял бронзовой фабрикой на Васильевском острове.

Юный Николай рос среди известных художников, писателей, музыкантов. Острый ум и живое восприятие формировали в ребенке вкус к изящному. Уроки живописи и рисунка не прошли даром. Позже он оставит для истории целую галерею акварельных портретов декабристов. Часами маленький Коля просиживал в отцовской библиотеке, открывая для себя многообразие жизни.

Умственные занятия настолько поглощали мальчика, что он забыл про игры со сверстниками, прогулки на свежем воздухе… Это отразилось на его здоровье: он рос слабым, при малейшем сквозняке простуживался, болел.

Отец, забежав домой на часок, журил сына:

— Пошел бы на двор, там мальчишки голубей гоняют. Ох, хороши турманы!

Сын согласно кивал и… взяв лесенку, забирался на верхние полки библиотеки. Он читал стихи Державина и Сумарокова, «Бедную Лизу» Карамзина, Вальтера Скотта в оригинале.

Но вот в жизни Коли Бестужева произошло удивительное событие. Однажды к ним в дом приехал давний друг отца, весельчак в форме морского капитана. Он протянул громадную ручищу мальчугану, державшему томик Вольтера, и густым голосом произнес:

— Здравствуй, малыш! Меня зовут Васей Лукиным. А тебя?

— Я — Коля Бестужев! — едва слышно прошептал тот.

— Давай дружить! Ну, какие у тебя есть игрушки?

Николай стал показывать деревянную лошадку, детский барабан, рожок…

— А вот такой игрушки у тебя нет! — рассмеялся Лукин. Он вынул из кармана серебряный рубль и на глазах ребенка свернул его чашечкой. — Это будет ведерко для твоего боевого друга — игрушечного коня. Храни на память!

Затем Лукин привлек к себе мальчугана:

— Хочешь Кронштадт увидать?

Тот влюбленными глазами смотрел на своего нового друга:

— Хочу! А как?

…Когда Прасковья Михайловна и Александр Федосеевич вошли в детскую, привлеченные хохотом и шумом, несшимся оттуда, они увидали забавную картину. Капитан Лукин «показывал Кронштадт» их первенцу — он подкидывал его, весело смеявшегося, под высокий потолок, словно пушинку, и ловил.

— Смотрите, родители, Николай высоты не боится! На грот-мачте не заробеет, голова не закружится… Быть тебе моряком, Коля!

— Еще раз, еще раз подкиньте вверх, дядя Лукин, — просил раскрасневшийся малыш. — Хочу матросом стать! На грот-мачту хочу!

Лукин деловито осведомился:

— А сила в руках есть?

Мальчуган согнул руку в локте и весь напыжился.

— Кое-что имеется, — подмигнул родителям Лукин. — Но надо еще больше! Моряк без богатырской силы — все равно что парус без ветра. Но ежели ветер нагнать нельзя, то силу в мышцах увеличить можно.

Он посмотрел по углам. Увидав на секретере бронзовый бюст Монтескье, снял его и протянул Николаю:

— Сколько раз поднимешь?

Родители не без страха наблюдали, как благородный лик французского мыслителя, автора знаменитого «Рассуждения о причинах величия и упадка римлян», дрожит над головой сына в его слабых ручонках: вдруг вывалится, голову ведь проломит!

— Молодец, Николай! — Лукин поцеловал мальчугана. — Как войдешь в возраст, собирайся в Морской кадетский корпус. Захочешь, к себе на корабль возьму. Вместе будем плавать, вместе станем врагов России бить. Но запомни — ты должен стать сильным! У меня в команде слабых нет.

Прощаясь, напомнил:

— Про Монтескье не забывай! Каждый день упражняйся с бюстом. Верхом на лошади катайся — на настоящей, плавай каждый день по часу. Здоровяком станешь!

Малыш согласно кивнул…

Обещания своего он не забыл. Уже к осени родители не узнавали сына: он окреп на воздухе, ловко ездил верхом, научился плавать.

И еще один случай произвел на Николая сильное впечатление. Однажды в их доме появился человек «наружности страшной»: одежда его была порвана, сам он лицом был темен, телом тощ и вообще весь был «обхлестан сучьями в лесных чащобах».

Это был его дядюшка Василий Софронович. О его подвиге и сейчас нельзя говорить без удивления. Он некогда служил в Нерчинском гарнизоне, затем лишился всех средств к существованию, и вот, за невозможностью платить прогоны, прибыл из Сибири в Петербург… пешком.