Шторм-2 - Корвин Райт

Этот корабль напоминал призрак. Всё на нём выглядело неживым: и его парус, и дубовая обшивка, и даже гребцы на лавках с померкшей рыжиной.

Люди теряли силы разом, как по команде, и пока драккар стоял на неподвижной воде, спали прямо на деревянном настиле. Их крючило от холода, но никому не хватало сил даже чтобы расстелить меховину.

Так прошёл день. Трогги уже не развлекал спутников рассуждениями о жизни. Хольдер боялся, что его старый соратник прикроет глаза на коротком привале и уже не разомкнёт их. Трогги только кисло улыбался в ответ на это немое опасение, звучавшее у Хольдера во взгляде.

Грид тоже всё больше молчал.

– Если не подхватится ветерок, ещё одну ночь мы не выдержим, – наконец сказал он.

– Выдержим, – ответил Хольдер уверенно, – выдержим! Они должны зайти на Борн. Я пытаюсь понять, откуда кормчий берёт ориентиры? Если он не промахнётся мимо острова, будем считать его весло благословенным!

Грид подумал о том, что разобрать ориентиры в открытом море нельзя просто потому, что их тут нет. А солнце полный день скрывалось в молочном небе, густом, хоть ложкой черпай.

– Как тут можно что-то разобрать, – проворчал Грид, усаживаясь к веслу.

И они снова гребли…

Грид почему-то стал то и дело посматривать на кормчего, будто ища в нём спасения от этого тупого труда, к которому было невозможно привыкнуть, вопреки всем представлениям о выносливости варягов.

Человек этот совсем не имел волос сверху на голове, зато снизу головы борода с щедростью восполняла их отсутствие на макушке. Он был молчалив и равнодушен ко всему. Даже исчезновение солнца его нисколько не смущало. Длиннобородый ориентировался по каким-то ведомым только ему приметам.

«Что, если он вообще не знает, куда вести судно»? – подумал Грид, вспоминая, сколько убитых данов осталось на берегу. И вполне возможно, что прежнего кормчего давно сожрал погребальный огонь.

Точно откликаясь на мысли Грида, длиннобородый дан вдруг ожил, свистнул, поджав губу, что-то крикнул дружине, и налёг на рулевое весло так, что драккар дал крена на правый борт. Корабль сменил курс.

– Я понял, как он ведёт корабль, – сказал Хольдер, – он считает гребки.

– Но это невозможно! – вскрикнул Грид. – Это всё равно, что попасть с завязанными глазами в трясогузку. Одной стрелой. Мы в открытом море, так мы не найдём остров!

– Будь спокоен, – сказал Гриду какой-то рыжебородый, сильно распевая слова чужой для него речи, но вполне справляясь с её содержанием, – он знает своё дело!

– Если держаться курса на полночь9, а потом отвернуть на закат10, мимо Борна не пройдёшь. Даже если ошибёшься на пять сотен гребков. Да хоть и на десять.

– Сколько ж мы отгребли?! – включился в разговор Трогги.

– Я даже не знаю таких чисел, – ответил Хольдер.

Ночь, которая погасила тусклый светильник безликого дня, была самой длинной в жизни всех трёх невольников. Так им показалось. Они молчали и тащили воду тяжёлыми вёслами. Даже когда им перепадало поспать, как и всем рыжебородым им снилась монотонный ход весла, и боль в спине, и дрожащие руки, и сбившееся дыхание… Но они снова и снова тянули весло и толкали воду. Грид уже не различал ни сна, ни яви. И в том, и в другом случае он видел перед собой только весло, и оно поглотило ход времени. Он знал каждую сухую трещинку на этом весле, каждый завиток запечатанного среза сучка…

Утро расцвело как майская роза под окном византийского дворца. Такой румянец в небе бывает только юным летом, когда вода ещё не отдала весь накопленный за зиму холод, и он поднимается над морем его ровным дыханием. А потом попадает под тепло восстающего солнца и горит холодными красками.

Гребцы даже не заметили, как кончилась эта ночь. Грид поднял голову, и его взгляд споткнулся о тревогу, застывшую в глазах Хольдера.

– Ты чувствуешь этот ветерок? – спросил Хольдер, – Это – фриск. Он всегда дует в направлении берега! Но фриск коварен, он может загнать лодку на мель или на камни.

– Вёсла! Вёсла! – закричал бывший ветряжный данам, которые спали и гребли.

Рыжебородые очнулись. Ясница холодного рассвета стояла над морем, и от вчерашнего молочного неба не осталось и следа. Даны подняли вёсла, а Хольдер продолжал командовать:

– Отпустите оттяжки реи11, разверните парус по ветру!

Рыжебородые переглянулись, но кормчий уверенно крикнул им:

– Делайте то, что он говорит!

Скоро сквозь розовую дымку показался невысокий берег. И только увидев остров, Грид, Хольдер и Трогги поняли, что теперь они рабы. Они больше не викинги.

Даны тоже поняли это, но с каким-то сожалением, и даже будто бы с чувством вины перед пленными. Все молчали. С левого борта тянулись каменистые россыпи Борна, голая равнина с редкими отметинами одиноких деревьев, белая полоса взбитой и грязной пены. Парус убрали, и вдоль острова корабль шёл на вёслах.

Ещё издали все увидели якорную стоянку в небольшой бухте, над которой возвышалась насыпная гора со смотровой башней. Даны зачехлили ростру дракона на форштевне корабля и выставили белый щит, хорошо видный с берега. Это означало, что корабль подходит без намерения атаковать. У ругов-руян такой традиции не было, и пленные смотрели с любопытством на действия датских мореходов. Тишину спящего утра разбудил голос их рога. Горевестником понёсся он над морем. С башни сразу ответили своим рогом. Это значило, что кораблю можно войти в бухту. Сиплый, как голос простуженной старухи, звук рога встречал ранних гостей.

Корабль подошёл к двум маломерным шнекам12, дремавшим на утренней воде, и тяжёлый якорь полетел вниз, шумно оплескав тишину. Постепенно канат взял, заскрипели борта, сопротивляясь его натяжению, и поход закончился.

Место, куда стремились рыжебородые, – Игрубс – на языке данов означало просто «дубовый дом». Пленных связали только на берегу. Рыжебородые говорили между собой тихо и всё время оглядывались по сторонам, будто ожидая нападения. Им явно было здесь не по себе.

Грид решил, что остановка на Борне всего лишь временная, и завтра корабль продолжит своё плавание, но проходивший мимо кормчий, которому, кажется, всё было нипочём, сказал:

– Ну вот мы и дома!

Слово «дом» на этом языке Грид тоже хорошо знал.

Тропинка потянулась между холмов, заросших сухим уже вереском, и среди тяжёлых камней, то розовых, то пепельно-серых, и голых как череп длиннобородого кормчего с корабля Йорка. Кое-где ленивые овцы паслись на остатках кислой приморской травы, среди обломков камня и вереска.