Шторм-2 - Корвин Райт

– Зося? – спросил Хольдер, возвращая Грида из призрака воспоминаний.

Молодой воин подумал, что лучше не продолжать эту тему.

Старуха действительно забрала Грида себе. Ему объяснили, что, увидев человека с ошейником раба дальше, чем в ста шагах от Игрубса, любой вольный фолькер имеет право пустить тому стрелу в грудь. Фолькерами даны называли самих себя. Так Грид стал рабом. Правда, старуха не позволила заклепать ему на шее железное кольцо. Это вызвало протест у рыжебородых, но Ормир видимо ценил вельву и сделал ей уступку.

Старуху звали Фрокной. После истории с ошейником, Грид посчитал, что его ждёт более завидная участь, чем Трогги, который достался местному кузнецу, и тем более Хольдера, ставшего рабом самого Ормира. Но уже на следующий день Грид понял, что просчитался. Фрокна ни с того ни с сего обрушила на парня своё негодование, бубня под нос какую-то глупость про засуху, и заставила его таскать воду из ручья, чтобы поливать сухой вереск. Только вмешательство Ормира, пожалевшего ручей, а не раба, спасло Грида от бесполезного мучения.

Даны готовили волчью яму. Так назывался поединок человека и голодного волка, вскормлённого человеческим мясом и не знавшего другой еды.

Одна проблема состояла в том, что в Игрубсе не нашлось нужного количества волков для поединка, ведь бой всегда проходил один на один, а это значило, что требовалась дюжина обученных волков. Человек дрался голыми руками в широкой яме, глубиной примерно с его рост.

Для хорошего воина не составляло труда победить обычного волка-людоеда. Но эти волки были особыми: их привозили из леса Рёйкиль ещё прибылыми щенками – первогодками, хорошо кормили и натаскивали на беглых рабов или изменников. Ко второму году, когда волк становился переярком и набирал мощь истинного зверя, противостоять ему было уже трудно, а к третьему году, когда волк превращался в матёрого, рабы ненадолго задерживались в волчьей яме. Задрать человека такому зверю ничего не стоило. Зверь дрался и за это получал еду – чью-то отрубленную руку или ногу. Если зверь не дрался – еды он не получал.

В Игрубсе оказалось всего три подходящих для боя волка, и где брать других никто не знал. Ведь сперва требовалось отловить в лесу Рёйкиль подходящих щенков, а потом – потратить годы на их обучение.

Второй проблемой Ормира было то, что, обрекая людей на верную смерть, он наживал себе большое количество кровников в лице сородичей тех, кто должен был понести наказание. Если бы решение о чьей-то вине вынес тинг – свободное вече, – то человек неоспоримо считался бы преступником. Пока же утверждение об измене было всего лишь домыслом Ормира, и хёвдинг сам это понимал. Как понимал и то, что, являясь гражданским вождём этого племени, не пользовался у викингов таким уважением и почитанием как его брат, форинг Йорк. А после волчьей ямы мог утратить и последнее доверие к себе.

Форинга выбирали из числа воинов для предводительства дружины. От умения форинга вести бой, от его личной смелости и мастерства зависела добыча дружины и безопасность деревни. Хёвдинга же избирали среди всех мужчин рода, поручая ему судьбу, славу и благополучие общества. В провинции Игрубс сложилась необычная ситуация. У власти там стояли два брата: один был военным вождём, другой – мировым. Йорк пользовался куда большей славой и уважением, чем его близнец. Но меч форинга поддерживал Ормира, и никому в голову не приходило поискать в племени более достойного предводителя. Теперь же ситуация изменилась, и хёвдинг это знал.

Его отношения с братом выглядели далеко не гладкими, Ормир в тайне завидовал Йорку, его решимости и воле, его бесстрашию и силе. Когда произошло это разделение одинаковых с виду людей на того, об кого ломались копья, и на того, кому каждый шаг в жизни давался с трудом, Ормир не знал. Он все больше скисал в тени брата, но однажды произошло то, что укрепило доверие самого Йорка к хёвдингу.

Прошлая зима случилась на редкость суровой. В деревне кончился сухой вереск, и уже в месяце торри16 обогревать дома стало нечем. На Южном Бьёрне было мало лесов. Точнее, их не было совсем. Проблема казалась неразрешимой. Тогда Ормир приказал всем собраться «единой крышей» в большом доме, где они жили с братом, у одного очага, разрубить корабли и топить корабельной доской. Поначалу это вызвало шумный протест у викингов. Молчал только Йорк Рваное ухо. Он слушал горячую речь хёвдинга и понимал, что если люди не доживут до начала лета, то корабли и так никому уже не понадобятся. Жители Игрубса потеряли четыре корабля, но зато никто не умер от простуды или переохлаждения. Так сто шестьдесят человек перезимовали у одного очага. А потом, летом, Йорк пригнал ещё пять кораблей в их бухту.

Тогда Ормир впервые услышал хвалу в свой адрес. В день начала лета17 о нём пели юноши их рода, посвящая балладу богу Ингви. В сердце хёвдинга расцвели ночные фиалки, и эльфы серебряными голосами свирелей искали слезы в его глазах.

Теперь Ормир должен был придумать что-то такое же. Чтобы свободные фолькеры снова заговорили о его мудрости. И Ормир придумал.

Еще издали Грид заметил вождя викингов, тяжелым шагом тревожившего дорожку среди пожухлых зарослей колючего дрока. Воротник его мехового телогрея, с которым викинги не расстаются ни зимой, ни летом, совершенно скрывал короткую шею этого человека, и потому его сухие скëры18 торчали в разные стороны.

Ормир окликнул вельву, занятую перебиранием зерна в кузовке, и старуха нехотя отложила свое занятие.

Хёвдинг бросил на Грида недружелюбный взгляд, но Фрокна, читая мысли вождя, сказала:

– Этот раб не разбирает нашего языка. Можешь говорить при нем.

– Мне нужны камни, которыми ты разговариваешь с судьбой. Девять белых и три черных, – заговорил Ормир. – Пусть изменники тянут жребий. Óдин сам решит, кому лезть в волчью яму.

Старуха откинула голову назад. Внезапная страсть обожгла ее полузрячие глаза.

– Óдин поднимет свой щит над головой безвинных! – заявила она решительно. – Óдин восстановит справедливость!

– Справедливо было бы наказать их всех, но я не могу это сделать, – тихо ответил хёвдинг. – Но Йорк будет отомщен! Его дух насладится сполна моей местью. Если его убил тот народ, что живет на берегу, где погиб мой брат, – пусть пострадает за это. Пусть тот народ проклянет в веках своего героя-дрекибёти, который навлек на них беду. Он не прибавил им славы, а лишь призвал страшную месть на их головы.

Ормир наклонился, и его слова стали похожи на скрип сухих сосен, которые гнет ветер на берегу.