Золотая чаша - Генри Джеймс

ее не подкупишь! Фанни слышала, как муж окликает ее: «Ну, что там такое стряслось?» – но не торопилась отвечать, напоминая себе о своем решении ничего не бояться. «Стряслось»? Ну как же, столько всего стряслось, что ей чуть не стало дурно. Она никак не ожидала, что князь может дрогнуть. Можно еще было предположить, что Шарлотта поколеблется – Фанни почему-то казалось, что с этим справиться было бы легче. И совсем другое дело, если князь дошел до такого. Выходит, они друг друга стоят! От этого она почувствовала себя совершенно беспомощной. Полковник, видя, что время идет, а она все никак не выходит, вернулся и буквально вытащил жену из экипажа. Они стояли на тротуаре, в свете уличного фонаря, и само их молчание словно служило знаком чего-то очень серьезного. В молчании он подал ей руку, в молчании они медленно поднялись по ступенькам, тихо и дружно, словно какие-нибудь безобидные старичок и старушка, только что пережившие горькое разочарование. Похоже, будто они возвращаются с похорон, а не то смиренно приближаются к дому скорби. В самом деле, что она намерена делать дома, как не похоронить, по возможности пристойно, свою ошибку?

17

Таким образом, выходило, что они вполне могут вместе наслаждаться своей неограниченной свободой, стоило только правильно понять ситуацию. Естественно, Шарлотта первым делом приняла меры к тому, чтобы князь правильно понял ситуацию. Она находила множество возможностей разъяснить ему, как это для них важно, а поскольку свойственная ей неукротимая ирония препятствовала смирению или, по крайней мере, обостряла ум, то Шарлотта каждый раз подыскивала другие слова, доказывая, что приличия при этом останутся в совершенной сохранности. Просто поразительно, как она с самого начала заботилась о приличиях!

Иногда она говорила, что следует руководствоваться чувством такта – как будто этого достаточно, чтобы осветить им путь; в другой раз, слушая ее, он ловил себя на мысли, что они могут проложить себе дорогу только путем мучительных раздумий и весьма вольного, чтобы не сказать – оригинального, толкования всевозможных знаков. То она говорила так, будто на каждом повороте их поджидают до смешного четкие указатели; то – будто дорога петляет самыми запутанными закоулками и путникам приходится пробираться по кустам и буеракам. Случалось ей даже высказываться в таком смысле, что, мол, ситуация у них беспрецедентная, а потому в небесах над ними не светит ни одной путеводной звезды.

– Что делать? – переспросила она однажды, во время одного из скрытных, хотя и недолгих, разговоров, какие случались у них с князем после ее возвращения из Америки, куда она отправилась с мужем сразу после свадьбы; поездка эта была предрешена с такой же неизбежностью, как и не менее странное путешествие, последовавшее за свадьбой князя. – Да ведь в этом-то и вся невероятная, совершенно бесподобная красота нашего положения: нам ничего не нужно «делать» в жизни! Разве не так? Разумеется, не считая разных неизбежных повседневностей, которые сводятся к одному: не делать глупостей больше, чем необходимо. Только и всего – но без этого никогда не обходится. Конечно, многое было сделано и еще будет делаться, но это все их рук дело; речь идет исключительно о том, что они сделали с нами.

И далее она разъяснила, что им остается только примириться с судьбой, по возможности тихо и спокойно. Безусловно, никогда еще двое честнейших молодых людей с самыми благими намерениями не оказывались в таком странном положении, сделавшись жертвами столь необыкновенных обстоятельств, против воли принуждающих их к тесному общению, которого они всеми силами стараются избежать.

Между тем Шарлотта не раз потом вспоминала особенный долгий безмолвный взгляд князя в ответ на эти речи о тщетных попытках спастись. Долго не могла она забыть то невысказанное, что промелькнуло в ответ на ее слова, в глубине его неотразимо прекрасных глаз, и при этом с гордостью и радостью думала о том, как сумела тут же на месте уничтожить сомнение, вопрос, вызов или что еще там могло быть в его взгляде. Он явно ослабил свою бдительность, позволив себе проявить удивление по поводу того, что они, оказывается, так ревностно боролись с судьбой, и Шарлотта, конечно, отлично понимала, что именно он имел в виду и чуть было не высказал вслух, но все-таки, к счастью, удержался. Мужчины – такие грубые животные, при всякой возможности начинают спорить; как будто им от этого какая-то польза! Но князь отличается от других – он один из немногих, кто способен вовремя остановиться. Вот это и есть истинная деликатность в мужчине. Он мог бы ляпнуть, не подумав: «Когда намечалось твое удивительное замужество, разве мы „всеми силами старались избежать“ его?» Конечно, он с обычной своей учтивостью употребил бы множественное число, взяв на себя долю ответственности, как дань памяти о телеграмме, которую она получила в Париже после того, как мистер Вервер сообщил в Рим об их помолвке. Эту телеграмму с одобрением предстоящего события, причем одобрением отнюдь не равнодушным, Шарлотта так и не уничтожила; никогда и никому ее не показывала, но хранила чрезвычайно бережно, в надежном месте, изредка доставала и перечитывала. «Итак, à la guerre comme à la guerre[33], – говорилось там по-французски. – Мы должны строить свою жизнь по собственному разумению; но я восхищаюсь вашим мужеством и почти удивляюсь своему». Смысл послания оставался для нее не вполне ясным. Можно было понимать его так, что и без нее князю приходится тяжеленько; трудно каждый день строить хорошую мину при плохой игре, а если они снова станут близкими соседями, ему придется все время быть настороже. С другой стороны, его слова могли означать, что он вполне счастлив, и потому, если она воображает, будто представляет для него какую-то опасность, пусть знает, что он готов к бою, закален и уверен в себе.

Когда он приехал в Париж вместе с женой, Шарлотта не стала спрашивать у него объяснений, и сам он тоже не спросил, сохранила ли она документ. Подразумевалось, что он выше этого, и точно так же ниже достоинства Шарлотты было упомянуть (по собственной инициативе), что она сразу же честно предложила показать телеграмму мистеру Верверу, и скажи он слово, она бы немедленно это сделала. Она не соизволила обратить внимание своего спутника на то обстоятельство, что, покажи она телеграмму, ее помолвка, по всей вероятности, на этом бы и закончилась; что все ее будущее в ту минуту висело на волоске и дело решила лишь деликатность мистера Вервера (видимо, так следует это называть); таким образом, в вопросе об ответственности ее