Золотая чаша - Генри Джеймс

обойтись. Помните, что я вам сказал однажды, за несколько дней до свадьбы? Я окружен новыми вещами, загадками, условностями, ожиданиями, предположениями, совершенно не похожими на все, что я знал раньше, – только вы можете мне помочь справиться с этим, вы, моя первая покровительница, моя волшебница-крестная. Умоляю вас, поверьте, – прибавил он, – что я и по сей день на вас надеюсь.

К счастью, в следующий миг ей явилась новая мысль: найти поддержку в самой его настойчивости. С этим она смогла, по крайней мере, поднять голову и заговорить.

– Ах, но ведь вы справились, давно уже справились. А если нет, так должны были.

– Ну, если должен, так тем больше резона вам помогать мне по-прежнему. Потому что, я вас уверяю, в одиночку я решительно ни на что не способен. Новые вещи, или большинство из них, так и остались для меня до сих пор новыми. Загадки, ожидания и предположения большей частью все так же недоступны моему пониманию. Раз уж мы с вами так удачно снова встретились, вы должны позволить мне навестить вас как можно скорее. Будьте такой милой, подарите мне часок своего времени. Если вы откажете мне в этом, – и тут он открыто намекнул на ее затянувшееся молчание, – я буду думать, что вы своим непроницаемым взглядом отрицаете свою ответственность.

От этих слов вся ее сдержанность разом разлетелась вдребезги. Она еще могла наедине с собой обращаться мыслями к непомерной тяжести на душе, но от прикосновения чужой руки давление груза стало нестерпимым.

– Ах, я действительно отрицаю – нет у меня никакой ответственности перед вами. А если и была, я с ней давно покончила.

Все это время с его лица не сходила сердечная улыбка, но теперь он снова впился в нее взглядом.

– Перед кем же вы признаете свою ответственность?

– Ах, mio caro, это уж, если на то пошло, мое дело!

Он смотрел все так же пристально.

– Так вы от меня отрекаетесь?

О том же самом спрашивала ее Шарлотта десятью минутами раньше. Фанни глубоко потрясло, что и он задал такой же вопрос. У нее чуть было не вырвалось в ответ: «Да что вы, сговорились с нею, что ли?» Позднее она очень радовалась, что удержалась вовремя. Впрочем, то, что она произнесла, было, пожалуй, не лучше.

– Просто не знаю, как вас понимать.

Он сказал:

– Вы должны, по крайней мере, принять меня.

– О, прошу вас, не раньше, чем я буду к этому готова!

И хотя она сумела рассмеяться, все-таки невольно отвернулась. Никогда еще она не отворачивалась от него прежде, и от этого совершенно отчетливо почувствовала, что на самом деле его боится.

16

Позднее, когда наемный экипаж после затяжной перебранки, терзавшей Фанни Ассингем мучительным нетерпением, наконец удалось извлечь из длинного ряда подобных ему транспортных средств, она укатила вместе с мужем в ночь, где получила возможность укутаться спасительной темнотой и перевести дух. Перед этим ей пришлось выстоять целый час в безжалостном свете собственных ошибок, бьющем прямо в лицо. Главным ее ощущением было, что она в свое время действительно приложила руку к судьбе этих людей, и теперь ее усилия приносят свои плоды, а в будущем могут принести еще и не такой урожай. Вначале она молча предавалась мрачным размышлениям, забившись в угол кареты, как бы пряча лицо, беззащитное перед чужими взглядами, в успокаивающих объятиях равнодушного ночного города, безлюдных улиц, запертых магазинов, домов с потушенными огнями, мелькающих за окном экипажа.

Какое блаженство: никто в этом сонном мире не обращает на нее внимания и не бросает ей упреков. Здесь, в отличие от другого, только что покинутого ею мира, никто не узнает рано или поздно, что она наделала, разве только если последствия в конце концов окажутся совсем уж сенсационными. Несколько минут она сосредоточенно рассматривала эту последнюю возможность, изнемогая от страха; и когда карета, резко завернув за угол, вдруг оказалась в луче фонарика, которым полисмен в порыве служебного рвения прогуливался по фасаду дома на противоположной стороне улицы, Фанни так и вздрогнула и тут же сама рассердилась на себя за то, что позволила себе поддаться слепому ужасу. Да, это уже был настоящий ужас, до смешного несоразмерный ничтожному поводу. Это нужно немедленно прекратить, только тогда можно будет попытаться понять, на каком она свете. Стоило принять решение, и сразу стало легче. Вглядываясь в маячившую перед ней зловещую перспективу, Фанни вдруг поняла, что не может дать имени своему страху. Ощущение, что она что-то видит, было очень сильным, но Фанни цеплялась за единственное утешение: непонятно, что именно она видит. От этого уже нетрудно было перейти к убеждению, что ее руки не обагрены виной, ведь будь она и в самом деле первопричиной всего происходящего, то, несомненно, лучше понимала бы результат своих действий. А это, в свою очередь, уже шаг к такому соображению: если твое отношение к чему-либо является настолько косвенным, что его не удается проследить, то и сожалеть о нем нет необходимости. Когда карета подъезжала к Кадоган-Плейс, Фанни уже пришла к выводу, что не могла бы быть настолько любопытной, как ей того хотелось, если бы не была уверена в своей полной невиновности. Но был один момент посреди сумрачной пустыни Итон-сквер, когда она не выдержала и нарушила молчание.

– Вот только слишком уж они оправдываются, этого бы совсем не нужно. Только из-за этого я и волнуюсь. Беда в том, что у них столько находится доводов в свое оправдание!

Ее муж, как обычно, раскуривал сигару и, казалось, был поглощен этим не меньше, чем Фанни – своими тревогами.

– Хочешь сказать, из-за этого ты начинаешь думать, что у тебя таких доводов не найдется?

Так как она на это ничего не ответила, полковник прибавил:

– А чего же ты ожидала? Парню абсолютно нечем заняться.

Своим молчанием Фанни, видимо, давала понять, что находит это утверждение легковесным. Как всегда бывало, мысли ее бежали по совершенно иному руслу. Когда они с мужем оказывались вдвоем, он всегда умел ее разговорить, но разговаривала она как будто с кем-то другим, а на самом деле чаще всего – с собой. Но без него ей никогда бы не удалось так разговаривать с самой собой.

– Он вел себя безупречно, причем с самого-самого начала. Я все время восхищалась им за это и говорила ему об этом при всякой возможности. А значит, значит… – Но тут она смолкла, погрузившись в раздумье.

– А значит, он имеет право и взбрыкнуть для разнообразия?

– Главное, конечно, не