Золотая чаша - Генри Джеймс

– небывалое дело! – пошел на компромисс с самим собой, практически признавшись, что следил за ходом ее рассуждений. Короче говоря, он в буквальном смысле слова задал разумный, чуть ли даже не сочувственный вопрос:

– Благодарность князю за то, что не стал совать ей палки в колеса – такой, по-твоему, если правильно посмотреть, должен быть балласт в ее лодке?

– Если правильно посмотреть, – подхватила Фанни, подчеркнув оговоренное им условие.

– А не зависит ли это от того, как смотрит на дело сама Шарлотта?

– Нет, ни от чего это не зависит. Потому что смотреть на это можно только одним образом, хоть с точки зрения долга, хоть с точки зрения деликатности.

– Ах, деликатности! – довольно грубо пробурчал полковник.

– Я имею в виду самую высшую ее форму: нравственную. Шарлотта вполне способна это понять. Как ни посмотри, нравственная деликатность требует, чтобы она оставила его в покое.

– Значит, ты уже решила, что всему виной бедняжка Шарлотта? – неожиданно поинтересовался муж.

Специально ли он хотел произвести на нее такое впечатление, неизвестно, но этот вопрос заставил Фанни резко обернуться. Она опять потеряла равновесие, бог знает почему, утратила только что обретенное спокойствие.

– А ты уже решил иначе? Так тебе все-таки показалось, что там действительно что-то есть?

Ее внезапное движение, видимо, заставило полковника снова отступить. Стоило подойти поближе, сразу стало ясно, что вопрос чрезвычайно взрывоопасный, от него так и веяло жаром.

– Может быть, этим она и занимается: доказывает ему, что намерена оставить его в покое; доказывает изо дня в день.

– Разве она это хотела доказать, когда дожидалась его сегодня на лестнице, как ты мне живописал?

– Дорогая, неужели я в самом деле что-то живописал? – удивился полковник, непривычный к подобным отзывам о себе самом.

– Да, в виде исключения! Теми немногими словами, которыми мы успели перемолвиться после того, как ты наблюдал за ними на лестнице, тебе удалось нарисовать довольно яркую картину. Конечно, ты рассказал очень мало, ни на что другое ты не способен даже под страхом смерти; но я увидела, что у тебя, как это ни странно, сложилось определенное впечатление, а значит, должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы ты настолько выдал себя.

Она открыто нападала на полковника, надеясь этим разоблачением хоть как-то утолить собственное мучительное беспокойство. Теперь ей стало еще яснее, что он был чем-то поражен – даже он, бедненький-злосчастненький; следовательно, было чему поражаться. Она пыталась загнать его в угол, вырвать у него все, что он успел разглядеть своим немудрящим взглядом: в простоте-то и была вся ценность. От такого взгляда, чувствовала Фанни, ничто не укроется, и все эти сведения окажутся в ее распоряжении.

– Ну же, милый, признайся: ты подумал то, что подумал. Не мог не подумать после того, что видел. Большего я и не прошу. И на сей раз твое мнение ничем не хуже моего, и ты не можешь утверждать, как обычно, будто я слишком увлекаюсь. Я, наоборот, отстала от тебя. Но я вижу, – закончила Фанни, – где находишься ты, и за это весьма тебе обязана. Ты дал мне point de dèpart[32], отдельную от меня, а мне того и было нужно. Теперь я смогу тебя обогнать.

Пока она говорила, эпипаж остановился у подъезда, и вот еще один факт, полный скрытого значения: полковник не сделал попытки выйти из кареты, хотя сидел с нужной стороны. Поскольку муж и жена предпочитали сами отпирать дверь ключом, слуги уже отправились спать, а поскольку их не сопровождал лакей, кучер спокойно дожидался, пока его пассажиры надумают сойти. Вот Боб Ассингем и выжидал целую минуту, сознавая, что необходимо дать какой-то содержательный ответ, нельзя просто повернуться спиной, следуя первому побуждению. Он не отвернулся, но продолжал неподвижно смотреть прямо перед собой. Между тем жена его уже сделала все должные выводы из его неподвижности, и этого с нее было вполне достаточно. Она знала, что он никогда не принимал ее слова всерьез; и вот теперь упускает такую возможность продемонстрировать это – что может быть красноречивее?

– Предоставь все дело им, – проронил он наконец.

– Предоставить?.. – удивилась она.

– Оставь их в покое. Они найдут выход.

– Ты хочешь сказать, они найдут способ делать все, что захотят? Ах вот ты как!

– Они найдут выход, только по-своему, – довольно загадочно заявил полковник.

Его слова поразили Фанни: помимо того, что такое высказывание проливало свет на хорошо ей знакомую бесчувственность полковника, оно к тому же яснее ясного указывало на скрытый смысл его речей. Смысл поистине удивительный!

– Так вот о чем ты думаешь: они, мол, так ловко сумеют устроиться, что никто ничего не узнает? По-твоему, мы должны прикрывать их, и больше от нас ничего не требуется?

Но полковник, все так же неподвижно сидевший на своем месте, не поддался на провокацию и не стал вдаваться в объяснения. Объяснения слишком уж похожи на теории, а в теориях недолго и заблудиться. Он знал только то, что говорил, а тем, что он говорил, исчерпывались возможности заскорузлого старого вояки. Тем не менее он хотел непременно довести свою мысль до сознания Фанни и ради этого задержался еще на минуту. Но ограничился тем, что в третий раз повторил то же самое:

– Они найдут выход, только по-своему.

С тем и вышел из кареты.

О да, на этот раз миссис Ассингем была по-настоящему поражена и молча смотрела, не трогаясь с места, как он поднимается на крыльцо, отпирает дверь… В прихожей горел свет, и, когда полковник оглянулся, его высокая поджарая фигура с лихо заломленным на кавалерийский манер шапокляком обрисовалась на фоне распахнутой двери, словно подчеркивая дьявольский смысл его слов. Как правило, отворив входную дверь, он возвращался за женой, так что теперь казалось, он стыдится подойти к ней. Он смотрел на нее издали, она же, все еще не выйдя из экипажа, мысленно взвешивала его утверждение, и вдруг вся картина словно озарилась для нее ослепительно-ярким светом. Не это ли было написано и на лице князя, не это ли выглядывало из-под всего, что он ей наговорил? И тут же, одно к одному, тот насмешливый бесенок, чье лукавое присутствие уловила она с такой тревогой? Одним словом, не старался ли князь внушить ей, что они «найдут выход, только по-своему»? Тон ее мужа чем-то очень напоминал выражение лица Америго, когда он так странно глянул на нее поверх плеча джентльмена, стоявшего между ними. В тот момент она не поняла этого взгляда – но, может быть, понимает теперь, читая в нем стремление каким-то образом подкупить ее? Но