Плач к Небесам - Энн Райс

— И тебе уже пятнадцать. Слишком поздно для того, чтобыначинать петь по-настоящему, — продолжал он. — Но я скажу тебесейчас, что через три года ты будешь готов к выступлению на любой сцене Европы,если будешь выполнять все, что я скажу. Мне не важно, хочешь ты на самом делестать великим исполнителем или нет. Мне все равно. Я тебя не спрашиваю. У тебявеликий голос, и поэтому я сделаю из тебя великого исполнителя. Я подготовлютебя для сцены, для двора, для всей Европы. А после этого ты сможешь делать сэтим все, что тебе угодно.

Тонио пришел в ярость. Он вскочил и ринулся к этомусердитому плосконосому человеку у клавесина.

— Вы могли бы спросить меня, почему я решил вчеравернуться сюда! — бросил он в самой язвительной и холодной манере.

— Не говори так со мной никогда, — усмехнулсяГвидо. — Я твой учитель.

И без дальнейших слов достал первое упражнение.

* * *

Они начали в тот день с простого «Accentus»[28].

Тонио были показаны шесть нот в восходящем порядке: до, ре,ми, фа, соль, ля. А потом ему были предъявлены те же шесть нот в более сложномпостроении, так что получалась изящно восходящая мелодия с малыми подъемами испусками, где каждый тон был украшен как минимум четырьмя нотами, тремявосходящими и одной нисходящей.

Все это он должен был петь на одном дыхании, уделяя каждойноте одинаковое внимание. При этом гласный звук должен был произноситьсяисключительно точно, а все вместе должно было быть плавным.

И петь эту мелодию предстояло снова и снова, день за днем, вэтой тихой пустой комнате, без всякого аккомпанемента, до тех пор, пока она непотечет из горла Тонио естественно и ровно, без малейшего намека на вдох вначале и на нехватку дыхания в конце.

В первый день Тонио казалось, что это упражнение сведет егос ума.

Но на второй день, уверенный в том, что монотонностьявляется изощренной формой пытки, он вдруг заметил в себе изменение. В какой-томиг после полудня словно лопнул пузырь, надутый его раздражительностью. Ошметкипузыря опали, как лепестки бутона, и из их середины вырос огромный цветок.

Этим цветком было гипнотическое внимание к звукам, которыеон пел, уплывание с ними, медленное, как во сне, осознание того, что всякийраз, приступая к «Accentus», он познает в нем какой-нибудь новый изавораживающий аспект, пусть самый незначительный.

К концу первой недели он уже перестал следить за темиразнообразными задачами, которые должен был решить, и знал лишь то, что голосего полностью изменился.

Снова и снова Гвидо указывал ему на то, что он спел до, реили ми более любовно, чем остальные ноты. «Ты любишь их больше других? Тыдолжен относиться к ним одинаково». Снова и снова Гвидо напоминал ему:«Legato». Это значило: «Соединяй их медленно, плавно». Глубина не имелазначения. Выражение чувства не имело значения. Но каждый тон должен был бытькрасив. Для этого недостаточно спеть с абсолютной точностью (Гвидо уже говорилТонио довольно ворчливо о том, что у того от Бога абсолютный слух, но ведь иАлессандро когда-то говорил ему об этом), но требовалось, чтобы каждый звук былкрасив сам по себе, как капелька золота.

Потом учитель садился и объявлял: «Еще раз, с начала», иТонио, не обращая внимания на то, что у него плывет перед глазами и головараскалывается, начинал с самой первой ноты и постепенно втягивался вупражнение.

Но в какой-то момент, с неизменным чутьем, когда у Тонио ужеболью сводило все тело от изнеможения, Гвидо освобождал его от этого упражненияи отсылал за конторку позаниматься композицией или контрапунктом. Но толькостоя.

— Не сиди больше за письменным столом. Твоей груднойклетке вредно стеснение. И никогда, никогда не делай ничего такого, что бымогло повредить твоему голосу или грудной клетке, — не раз предупреждалон.

И Тонио, несмотря на боль в ногах, кивал, благодарный уже зато, что может хотя бы ненадолго забыть об «Accentus».

Но тут появлялся какой-нибудь младший ученик и начиналмучиться над тем же упражнением.

Неизвестно, сколько уже времени пел Тонио эти элементарныепассажи, когда Гвидо наконец добавил две ноты вверху и две ноты внизу иразрешил ему петь во все более быстром темпе, а затем в еще чуть более быстром.Четыре новые ноты — это было достижение, и Тонио саркастически заметил, чтотеперь ему непременно должно быть позволено отметить это событие и напиться.

Гвидо проигнорировал его замечание.

Но жарким полуднем, когда Тонио уже был на грани бунта,Гвидо вдруг дал ему несколько только что написанных арий и сказал, что он можетвоспользоваться клавесином и подыграть себе.

Тонио схватил ноты, прежде чем слова благодарности успеливырваться из его уст. Для него это было подобно нырянию в теплое море подлетними звездами. И он пропел уже вторую из песен почти до самого конца, когдавдруг понял, что Гвидо, конечно, слушает его. А потом непременно скажет, чтоисполнение было ужасным.

Он попытался сознательно применить то, чему научилсяблагодаря «Accentus», и вдруг понял, что и до этого пел, применяя обретенныенавыки. Он артикулировал слова песен отчетливо, но легко; в его пении появилисьновая плавность и контроль, бесконечно облегчившие для него непосредственноевосприятие музыки.

В этот момент он впервые почувствовал, что способен намногое.

И, вернувшись к упражнениям, с небывалой ранее уверенностьюуправлял голосом. Поздно вечером, когда он был уже таким усталым, что тут жерухнул бы при первой мысли о собственных ногах, руках или о мягкой подушке,Тонио подумал о том, что превратился из человека в инструмент, начинающийзвучать, когда кто-то играет на нем.

К тому времени, когда он поднялся по лестнице, голова егобыла совсем пуста. Оказавшись в постели, он вдруг осознал, что по крайней мередесять дней ни разу не вспомнил о случившемся с ним перед тем, как он сюдапопал.

На следующее утро Гвидо сообщил ему, что благодаря егозамечательному прогрессу они теперь приступают к «Esclamazio». Что с любымдругим учеником такой прыжок был бы немыслимым, но для Тонио он выработалсовершенно особый порядок.

Итак, это было «Esclamazio»: медленное и абсолютноуправляемое наращивание и ослабление звука, начиная с мягкого интонирования довсе большего повышения громкости, а затем медленного понижения и мягкогоокончания. Или, напротив, громкое начало, мягкое ослабление звука в середине, азатем наращивание и громкий конец.