Плач к Небесам - Энн Райс

Вторым был Пьеро, светловолосый парень, тоже северянин,который в свое время много раз шипел за спиной Тонио разные оскорбления, всякийраз отворачиваясь, словно это сказал не он. Голос у него был получше —контральто[27], которое когда-нибудь могло стать великим, нокоторому пока чего-то недоставало, насколько Тонио мог судить по тому, чтослышал в церкви. Может быть, ему не хватало страсти, а может быть —воображения. Теперь этот парень с легкой ухмылкой на губах пил вино, а глазаего были холодными и подозрительными. Но когда Тонио обратился к нему, онмгновенно растаял и охотно ответил на заданные вопросы. То есть ему преждевсего недоставало внимания.

К концу их короткого визита Пьеро уже пытался обхаживатьТонио, старался произвести на него впечатление, будто Тонио был старше (насамом деле это было не так) или выше по положению.

И наконец, среди них был шестнадцатилетний Доменико, стольутонченно красивый, что легко мог сойти за женщину. Грудная клетка у него былаширокая за счет натренированных пением легких и гибких костей, и по форме егофигура даже напоминала женскую, с узкой талией и припухлостями грудей. Еготемные ресницы и розовые губы были столь выразительными, что казалисьнакрашенными, а унизанные кольцами пальцы — длинными и изящными. Черныевьющиеся волосы волной ниспадали на плечи. За все время беседы Доменико непроизнес ни слова, и Тонио сообразил, что вообще никогда не слышал звук егоголоса: ни как он поет, ни как говорит. Это заинтриговало его. Доменико лишьнеотрывно смотрел на него. Точно так же, не изменив выражения, он наблюдалраньше за тем, как Тонио ударил кинжалом Лоренцо.

Теперь, взяв в руку бутылку вина, он сначала отер губыкружевной салфеткой, а потом глянул в глаза Тонио так, что тот встревожился.Казалось, Доменико оценивал его с какой-то особенной точки зрения. И Тониоподумал: «Этот юноша так хорошо знает о том, что он красив, что в этом даже нетникакого тщеславия».

В предстоящей постановке оперы на маленькой консерваторскойсцене Доменико должен был играть главную женскую роль. И Тонио неожиданнопоймал себя на мысли, что ему не терпится увидеть, как этот мальчик превратитсяв девочку. Он представил, как шнурки корсета будут стягивать его талию, ивнезапно так покраснел, что даже перестал слышать, что говорит ему Джованни.

Тогда он отогнал от себя эти мысли. А потом вдруг подумал отом, что перед ним женщина, надевшая бриджи нарочно, чтобы смутить его. Оннеловко вздохнул. Доменико сидел, слегка склонив голову набок. Похоже, онулыбался. При свете свечи его кожа казалась почти фарфоровой, а ямочка наподбородке делала его еще более соблазнительным.

Когда они ушли, Тонио в задумчивости присел на кровать.Потом задул свечу, лег и попытался заснуть. Но сон не шел, и тогда онпредставил себе, что находится на Везувии, и снова почувствовал, как трясетсяземля.

* * *

На многие годы это стало для него еженощным ритуалом: сосредоточитьсяи почувствовать дрожь земли и грохот горы.

Но на самом деле в тот первый вечер Тонио не очень-тотребовалось снотворное.

На следующее утро, несмотря на синяки, оставшиеся у негопосле похода на Везувий, он проснулся в исключительно приподнятом настроении ибыл готов идти на урок к Гвидо немедленно.

Даже краски и запахи консерватории казались ему теперьвполне привлекательными. Особенно это касалось аромата, источаемоговыставленными в коридор деревянными инструментами. Ему нравились также звукиоживающих классных комнат.

И, наслаждаясь самым обычным завтраком и особенно свежиммолоком, он как завороженный смотрел на звезды на утреннем небе, которые быливидны над стеной из окна трапезной.

«Воздух как шелковый», — подумал он. В атмосфере былоразлито приветливое тепло. Оно словно приглашало пробежаться нагишом.

Столь ранний подъем возбуждал его.

И даже Гвидо Маффео казался ему очень милым.

Маэстро сидел у клавесина и заточенным пером делал какие-топометки в нотах. Похоже было, что он работает уже несколько часов. Свеча егопочти догорела. Тьма за окном уже сменилась утренними сумерками. Присев вожидании на скамье у стены, Тонио впервые рассмотрел в подробностях маленькийкласс.

Это была каменная комната, с жестким полом, прикрытым лишьгрубой подстилкой. Правда, вся мебель — клавесин, конторка, стул и скамья —была щедро расписана цветочным орнаментом и украшена сверкающей эмалью, но этоне умаляло ощущения холодности и официальности помещения. Так что маэстро,своим черным сюртуком и широким белым галстуком напоминавший строгогосвященника, был здесь вполне на месте.

«И он не всегда так ужасен на вид, — думалТонио. — На самом деле он даже красив по-своему».

Но лицо Гвидо слишком часто искажалось гневом, и кариеглаза, слишком большие для этого лица, придавали ему свирепое выражение. В тоже время лицо маэстро было таким подвижным и выразительным, исполненнымбеспокойства и заботы, что Тонио не мог оторвать от него взгляда.

И все же он пытался не думать о том, что этот человек — тотже самый, что был с ним в Фловиго, в Ферраре, в том садике в Риме, где ониобнялись. Стоило вспомнить об этом, как прежняя ненависть всколыхнулась быснова. Поэтому он отгонял от себя подобные мысли.

Наконец маэстро отложил перо, задул уже ставшую бесполезнойсвечу и заговорил без всякого формального приветствия.

— У тебя совершенно необыкновенный голос. Тебе ужедостаточно об этом говорили, — он будто спорил с кем-то, — так что неожидай от меня дальнейших похвал, пока их не заслужишь. Но многие годы тыпривык делать то, что тебе нравится и чего ты на самом деле не понимаешь. Твоеисполнение казалось таким совершенным только потому, что у тебя абсолютныйслух, и потому, что те, от кого ты слышал прежде эти песни, исполняли их правильно.Ты избегал всего, что казалось тебе трудным, снова и снова ища укрытие в том,что доставляло наслаждение и было легким. Поэтому ты не умеешь по-настоящемууправлять своим голосом, и у тебя много вредных привычек.

Он замолчал и с силой провел по своим кудрявым каштановымволосам так, словно их ненавидел. У него были волосы херувима, какими ихизображали на картинах прошлого столетия, — пышные и завивающиеся кверхуна кончиках. Но выглядели они немытыми и неухоженными.