Плач к Небесам - Энн Райс

Но учитель обхватил его обеими руками, и Тонио медленно,нерешительно, откликнулся на это объятие.

Вдруг ему вспомнился какой-то другой момент, когда он так жедержал кого-то в объятиях и испытывал то же самое сладкое, жестокое и тайноечувство. Но что бы то ни было — когда бы то ни было, — это ушло.

Маэстро Кавалла шагнул к нему.

— Твой голос восхитителен.

Уже в свой первый день в консерватории, распаковываядорожный сундук, заполняя красно-золотой комод немногочисленными любимымикостюмами и расставляя на полках книги (и понимая, что родня действительноприслала все, что ему принадлежало), Тонио знал, что превращение, произошедшеес ним на Везувии, должно будет еще выдержать настоящую проверку.

Это была одна из причин, по которой он отказался покинутьсвою маленькую комнатку, хотя маэстро Кавалла не замедлил предложить ему навыбор любые свободные апартменты на первом этаже. Но он хотел остаться здесь,чтобы видеть из окна Везувий. Лежать по ночам в постели и смотреть на огонь,извергаемый горой в освещенное луной небо. Для Тонио было важно всегда помнитьоб открытии, сделанном на горе: каково это — быть абсолютно одиноким.

Потому что когда будущее начало выявлять перед ним истинныйсмысл его новой жизни, ему нужно было не отступать от принятых решений. Онзнал, что еще будут моменты нестерпимой боли. И не мог избавиться отпредчувствия, что, каким бы решительным ни казался он сейчас сам себе и какойбы ужасной ни была боль последнего месяца, худшее еще впереди.

И он не ошибся.

* * *

Боль не замедлила появиться, хотя пока уколы ее были секундными.

Он испытал их среди послеполуденной теплыни, когда началдоставать из сундуков расшитые бархатные камзолы. Их он надевал когда-то вВенеции на званые вечера и балы. А потом взял в руки отороченную мехом накидкуи вспомнил, что закутывался в нее в продуваемом сквозняком партере театра,откуда напряженно всматривался в лицо Каффарелли.

И снова испытал боль, когда вечером того же дня, на ужине,занял место за столом среди остальных кастратов, не обращая внимание напотрясение, написанное на их враждебных лицах.

Но он выдержал это с почти ангельским выражением на лице.Кивнул своим товарищам, улыбнулся обезоруживающе тем, кто смеялся над ним.Погладил по голове Паоло, того мальчика, что ехал с ним из Флоренции и частоподходил к нему в последующие дни.

С тем же видимым спокойствием он отдал капельмейстеру свойкошелек. Но когда тот велел ему отдать шпагу и кинжал, вежливо улыбнулся ипокачал головой так, словно не понимает по-итальянски. Пистолеты? Конечно, оних отдаст. Но шпагу?

— Нет, — снова улыбнулся он. — Не могу.

— Ты не студент университета, — резко возразилмаэстро. — И не можешь предаваться попойкам в местных тавернах, как тебевздумается. Напомню тебе также, что Лоренцо, тот ученик, которого ты ранил, всееще не встает с постели. Я не хочу новых ссор и увечий. Будь добр, отдай ишпагу, и кинжал.

Еще раз вежливо улыбнувшись, Тонио ответил, что сожалеет ослучившемся, но Лоренцо проник в его комнату, и он был вынужден защищаться.Поэтому он не может добровольно отдать шпагу. И более легкий и удобный кинжалтоже.

И никто не смог бы понять его изумление, когда маэстроКавалла уступил ему.

Но лишь оказавшись в уединении своей комнатки в мансарде, онстал смеяться над этим. Он ожидал, что самовнушение: «Веди себя так, будто тымужчина» — станет его броней против унижения, но не предвидел, что это будетдействовать на других. Он лишь теперь начат осознавать, что вынесенное им сВезувия было стилем поведения. Не важно, что он чувствует. Он станет вести себятак словно с ним ничего не случилось, и все будет хорошо.

Конечно, он глубоко сожалел о том, что ранил Лоренцо. Непотому, что мальчик того не заслуживал, а потому, что это могло навлечьнеприятности в будущем.

Тонио все еще размышлял об этом, когда час спустя посленаступления темноты услышал в коридоре голоса старших среди кастратов,мальчиков, обязанных следить за порядком в спальне. Это были те самые студенты,что вместе с Лоренцо явились тогда в комнату Тонио, чтобы поиздеваться над ним.

Теперь он был готов к их появлению. Пригласил их войти и,предложив бутылку великолепного вина, захваченного из приморской гостиницы,извинился за отсутствие чашек или бокалов. Он сказал, что скоро это исправит, испросил, не выпьют ли они с ним. Жестом предложил им присесть на край егокровати, а для себя отодвинул стул от письменного стола. Снова предложил вина.А потом еще раз, видя, что вино им понравилось.

Разумеется, они не могли устоять.

И все это было предложено им с такой спокойной уверенностью,что они даже не знали, должны ли были отказываться или нет.

Тонио впервые разглядел их как следует. А пока разглядывал,начал говорить. Чтобы молчание не давило на них тяжким грузом, негромкимголосом он сказан несколько слов о погоде в Неаполе и о некоторых егодостопримечательностях.

При этом он вовсе не пытался произвести впечатлениеразговорчивого человека, ибо на самом деле вовсе не был таковым.

Он хотел примериться к ним, хотел определить, хранит ликто-нибудь из них верность Лоренцо, который все еще не вставал с постели,потому что рана его была инфицирована.

Самым высоким из пришедших был Джованни, родом с севераИталии. Ему было восемнадцать лет, и у него был вполне терпимый голос, которыйТонио слышал в классе Гвидо. Этот парень никогда не будет выступать в опере, номог бы оказаться неплохим учителем для младших мальчиков, да и многие церковныехоры не отказались бы от его услуг. Своим мягким черным волосам с помощьюшелкового шнурка он придал форму парика с косичкой. Глаза у него были добрые,скучные, почти трусливые.

Похоже, он был бы совсем не прочь подружиться с Тонио.