Плач к Небесам - Энн Райс

И в этом он был уверен более, чем во всем остальном. Это онзнал совершенно определенно, хотя и не мог бы выразить словами; он знал это ужетогда, когда очнулся там, на горе, почувствовал на лице солнечные лучи и увиделсклонившегося над ним человека.

Он вдруг вспомнил слова Андреа: «Ты должен вбить себе вголову, что уже стал мужчиной. Веди себя так, будто это абсолютная правда,тогда и все остальное встанет на свои места».

Тонио прицепил шпагу, набросил на плечи плащ и глянул ещераз в зеркало на отразившиеся в нем юные тело и лицо.

— Да, — прошептал он, — вбей себе в голову,что ты мужчина, и ты им будешь! И будь проклят тот, кто скажет, что это не так!

Чтобы преодолеть это, был один способ. Единственный. И вэтот тихий момент, стоя перед зеркалом, он позволил себе принять все то хорошее,что его «отец», Андреа Трески, когда-то дал ему. Гнев ушел. Ненависть ушла.Слепая ярость испарилась.

Но остался страх, который он не мог проанализировать,несмотря на всю ясность ума. Он знал, что страх есть. Он ощущал его давлениетак же явственно, как человек ощущает угрозу, исходящую от пылающего неподалекупламени. И в то же время он не мог повернуться к нему лицом и признать его.

Но он решил оставить это на будущее. И сказал себе: «Я небуду об этом думать, и со временем он оставит меня». Страх этот был как-тосвязан с сильными, волнующими воспоминаниями о Катрине Лизани, раскинувшейся наподушках своей кровати, и о маленькой Беттине, его девочке из таверны,задирающей юбки в темноте каюты. Но, возможно, самым ужасным было то, что страхбыл как-то связан с воспоминанием о матери, мечущейся по темной спальне ишепчущей: «Закрой двери, закрой двери, закрой двери!»

Эти мысли так навалились на него, что Тонио даже забыл отом, что собирался покинуть свои комнаты в гостинице. Он стоял, ссутулившись,словно только что получил тяжелый удар в грудь. Но потом сознание егопрояснилось. Образы трех женщин исчезли.

А там, наверху, среди неаполитанских холмов, тусклым светоммерцала консерватория, и теперь она притягивала его, как любовница.

Тихое время сиесты еще не подошло к концу, когда он добралсядо ворот и, никем не замеченный, поднялся по лестнице в свою маленькуюкомнатку, где почти ничего не изменилось. Глядя на несколько костюмов, которыекто-то так заботливо вынул из комода и сложил в дорожный сундук, чтобы он унесих с собой, Тонио ощутил почти осязаемое спокойствие этого места.

Черная туника была на месте. Сняв сюртук, он натянул тунику,поднял с пола красный кушак и повязал его. Тихо пройдя мимо погруженной вдремоту спальни, спустился вниз, к дверям студии Гвидо.

Гвидо не отдыхал.

Он оторвался от клавесина с тем же внезапным выражениемгнева на лице, с каким встречал всех, кто прерывал его во время работы. Нокогда увидел, что перед ним Тонио, он просто лишился дара речи.

— Могу ли я убедить маэстро дать мне еще одиншанс? — спросил Тонио.

Он ждал, сцепив руки за спиной.

Гвидо не отвечал. На лице его было написано такое угрожающеевыражение, что на какой-то миг Тонио испытал самые противоречивые чувства. Но вего сознании мелькнула мысль: именно этот человек должен быть его учителемздесь. Мысль о том, что он будет учиться у кого-то другого, была непереносима,а когда он подумал о том, как Гвидо входит в море, чтобы утопиться, топочувствовал на мгновение всю тяжесть невысказанного чувства, давившего егодвадцать восемь дней. Он постарался понять это сердцем. Он ждал.

Гвидо подозвал его жестом и стал лихорадочно рыться в нотах.

Тонио заметил на маленьком столике у клавесина стакан воды ивыпил его до дна.

Взглянув на ноты, увидел, что это кантата Скарлатти. Онабыла незнакома ему, но Скарлатти он знал.

Гвидо заиграл вступление; его волнение было заметно по тому,как запрыгали по клавишам его коротковатые пальцы. И тут вступил Тонио, вовремявзяв первую ноту.

Но его голос звучал так мощно, неестественно для него исовершенно неуправляемо, что лишь чрезвычайным усилием воли он заставил себяпродолжать движение вверх и вниз по пассажам, которые учитель вписал в тексткомпозитора, украсив и орнаментировав его.

Наконец ему стало казаться, что с голосом все в порядке; ончувствовал, что уже вполне справляется с ним, и, когда закончил, испыталстранное ощущение: ему показалось, что его унесло куда-то далеко-далеко ипрошло очень много времени.

Тут он понял, что Гвидо смотрит куда-то мимо его. Этомаэстро Кавалла вошел в открытую дверь, и теперь они с Гвидо смотрели друг надруга.

— Спой это еще раз для меня, — попросилкапельмейстер.

Тонио слегка пожал плечами. Он все еще не мог взглянутьпрямо в глаза этому человеку. Опустив глаза, он, медленно подняв правую руку,потрогал ткань своей черной туники, будто поправляя ее простой воротник. Емупочудилось, что воротник душит его, словно напоминая, что он стал теперь тем,кем никогда не был; и сразу вспомнились все те резкие обвинения, которыеобрушил на него этот человек.

Казалось, это было давным-давно, и все, что было тогдасказано, оказалось теперь неважным.

Он смотрел на большие руки маэстро, его пальцы, поросшиечерными волосами. Потом перевел взгляд на широкий черный кожаный ремень,опоясывавший его рясу. И без всякого усилия мог разглядеть под ней никоимобразом не искалеченную анатомию мужчины. Медленно подняв глаза, он увидел, чтолицо и горло маэстро покрыты синеватой щетиной.

Но наткнувшись наконец на взгляд маэстро Кавалла, Тониоудивился.

Капельмейстер смотрел на него мягко, с благоговейным страхоми ожиданием. И с тем же выражением смотрел на Тонио Гвидо. Оба не отрывали отнего глаз и ждали.

Тонио сделал глубокий вздох и запел. На этот раз он отличнослышал свой голос.

Он позволял звукам подниматься вверх, мысленно следуя заними без малейшей попытки их модулировать. Потом настал черед более простых ичувственных частей кантаты. Его голос обрел полет. И в какой-то не поддающийсяопределению миг во всей своей чистоте к нему вернулась радость.

Если бы сейчас у него были слезы, он мог бы заплакать и емубыло бы все равно, что он не один, что это увидят.

Его голос снова принадлежал ему.

* * *

Он закончил петь и посмотрел в окно на солнечный свет,пробивающийся сквозь листву. И тут же почувствовал, как страшная усталостьнавалилась на него. День был теплым. Издалека доносилась какофония разныхинструментов, на которых играли дети.

Рядом возникла тень. Почти неохотно повернувшись, Тониоглянул в лицо Гвидо.