Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Постепенно громкая музыка, темное пиво в желудке,орешки – все начало погружаться в особую атмосферу легкого опьянения,когда все легко, просто и бездумно. Это называлось балдеть, расслабляться, я ираньше, будучи всего лишь человеком, всегда презирал такое времяпрепровождение,я-де хомо действующий, но сейчас ощутил, насколько мне приятно, хорошо,защищенно, когда все тело отяжелело, а мир стал теплее.

Юлиан не поддался мелочной жадности «совка»: не застеклилбалкон, увеличивая площадь квартирки, так что во всю ширь видно синее небо спричудливым облачком, далекая крыша здания завода «Кросна» с множествомпараболических антенн, снизу доносятся гудки автомобилей, шуршание шинтроллейбусов, что странным образом проникают в атмосферу скороговорки дикторателевидения и милых сердцу мелодий из другой комнаты.

– Ты еще не устал от цивилизации? – заметил ялениво. – Только что радиоточки не хватает!

Он с усмешкой указал на огромные наушники с вмонтированнымимикрофонами. От них тянулся проводок к радиоприемнику размером со спичечныйкоробок.

– Съел?

Я рассмеялся:

– Зачем тебе столько?

Он отмахнулся беспечно:

– Нравится.

– Нет, серьезно, – настаивал я. – Как япомню, ты в первые месяцы, вернувшись из тайги, даже засыпал под включенныйтелевизор.

– Под магнитофон, – поправил он. – Подтелевизор нельзя, он противно пикает в конце передач. А магнитофон, когдапленка кончится, просто выключается.

Я поразился:

– Здорово же тебя тоска по этому шуму тряхнула! Неужтотак соскучился в том белом безмолвии? Или зеленом, ведь ты ж не выходил изтайги?

– Пять лет, – ответил он.

Что-то в его голосе прозвучало странное, словно пришло не изэтого уютного мира, где хорошая музыка, хоть и многовато ее, где тепло, ахолодное пиво приятно обжигает горло.

– Это не так уж и много, – заметил я. – Вотнаш декан, говорят, двадцать лет ходил в экспедиции.

– Кому как, – ответил он. Рука его замерла наполпути, потом он с усилием сделал глоток, повторил осевшим голосом: –Кому как.

Глаза его смотрели поверх моего плеча, но я чувствовал, чтоон не видит ни стены, ни шумной нелепой Москвы, а зрит нечто большое истрашное. Лицо застыло и вытянулось, а румяные щеки побледнели и на глазахзапали, как у аскетирующего монаха. Скулы выступили резче.

– Что ты там видел? – спросил я осторожно.

Сердце мое начало колотиться учащенно. Я ощутил странноестеснение в груди, горло сжали незримые пальцы, словно не хотели, чтобы я задалвторой вопрос, что уже вертелся на языке.

Он вздрогнул, медленно обратил взор на меня. В глазах былужас, меня словно по голому телу осыпали снегом. Его рука метнулась к третьейбутылке, жадно сорвала крышку, запрокинула вверх дном, бледные губы ловилитемную пенистую струю, я застыл, смотрел, боясь шелохнуться.

Дальше мы пили некоторое время молча. По экрану металисьцветные тени, на дисплее компа крутился новенький боевик с DVD, панельмагнитофона озарялась зелеными огоньками, хай-фай, чистейший звук, толькоцифровая запись, но я уже не понимал, откуда идет звук, мне стадо слонов еще вдетстве оттоптало уши…

Шесть пол-литровых бутылок пива, два пакета соленых орешковрасквасили Юлиана, как медузу на берегу. Мой мозг превратился в застывающийстудень и работал едва-едва на треть. Даже слова выходили скомканные, вялые,нехотя, будто и они пытались свернуться клубочком где-нибудь в глотке изахрапеть.

– Ты знаешь, – проговорил он вяло, – все этохерня насчет трудностей кочевой жизни… Мол, в палатках нет удобств, горячейванны, электрического света… Ну и что? Зато есть костер, непуганая дичь, чтоподходит прямо к палатке, и на отстрел никаких тебе лицензий! Я стрелял тамкабанов, изюбрей, даже медведей. А уж кабаргу, глухарей и всякую мелочь…. ну,тетеревов, рябчиков… Наоборот, жизнь намного легче, чем в Москве. В столиценадо вкалывать каждый день с девяти до шести, а здесь разве что разок в неделювыйдешь, сделаешь замеры, а потом рыбку ловишь, ягоды да грибы собираешь, неснимая карабина с плеча… Никто не достает, чтобы брился каждый день. Рай!

Я молчал, но сердце билось учащенно. Даже в его забалдевшихглазах, в его оплывшей, как воск под горячим солнцем, фигуре прячется тотчерный ужас, который не дает ему все еще расслабиться так, как умеют беспечныеподростки.

– Но ты бросил там все, – сказал я осторожно,видя, что он говорить не хочет. – Говорят, ты не стал даже получатьдокументы в экспедиции…. Тебе прислали их через полгода по почте. Верно?

– Было такое, – ответил он ломким, как промерзшаяветка, голосом.

– Кто-то брякнул, что ты испугался таежныхтрудностей, – заметил я коварно, – не выдержал, сбежал…

Он вытащил из холодильника еще по две бутылки, открыл,дергая краем жестяной крышки об угол стола, хотя изящная импортная открывашкалежала рядом. Пиво пенной шапкой полезло через край, он жадно припал кгорлышку.

Я смотрел, как ходит его кадык, пальцы слегка вздрагивают,как Юлиан глотает с непонятной торопливостью. Но ведь пиво никто не отнимает, вхолодильнике еще запас, не считая ящика на балконе…

– Испугался, – сказал он хрипло. – Представьсебе.

Я отшатнулся в удивлении:

– Ты?

– А что я? Я тоже человек.

Он загреб орешков целую горсть, бросил в рот. Челюсти мощнозадвигались, послышался хруст, треск. Глаза его были неспокойными. Он метнулвзгляд на экран телевизора. Мне почему-то показалось, что хочет звук усилитьеще больше.

– Чего ты испугался?

– Не медведей, – буркнул он. – И не отсутствиягорячей воды. Я, если хочешь знать, родился и жил в так называемом частномсекторе. У нас горячей воды отродясь не было! Но в тайге ни газет, нителевизора, ни магнитофонов… Понимаешь?

– Нет, – признался я честно. – Ну и что? Всемечтают уехать на дачу, подальше от городской суеты…

– На выходные, – передразнил он с неожиданнойзлостью. – На субботу и воскресенье! Редко кто весь отпуск там сидит… Акто и сидит, сколько того отпуска? А я сидел в тайге пять лет! Не все время,конечно, без газет: часто приходилось работать с отрядами, суета, то да се, нобывало и так, что месяцами живешь как бирюк, как волк-одиночка. В первые дниеще по привычке жил, как все живут… Понимаешь, это очень важно – жить, каквсе. Это даже называется «жить, как все люди». Только это почему-то неругательство, как должно бы быть на самом деле, а похвала. Представляешь?..

Я пожал плечами:

– Со временем многие значения слов меняются. Вот, кпримеру, «лихой парень» говорится теперь в похвалу. А раньше слово «лихой»означало только плохое, ибо лихо есть лихо.