Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Она кивнула:

– Нет, на другой конец не надо. Всего три пролета наметро и две остановки автобусом. Я все обещала братцу отдать его историческуюэнциклопедию, но там восемь толстенных томов, а я все еще собираюсь рожать, кактолько подберу подходящего самца…

– Роди от меня, – предложил мой разумоноситель сготовностью.

Она скользнула по мне небрежным взглядом.

– Я сказала «от подходящего».

– А я?

– Ну… я еще повыбираю годик-другой. А там все можетбыть… Ты не смог бы отвезти ему эти чертовы тома?

Тарелка опустилась на середину стола. Двигалась Любаша оченьспокойно, замедленно, но я ощущал ее непонятное напряжение. В глаза мнестаралась не смотреть, ибо что есть проще – собрать книжки и вызватьтакси? Таксист положит в багажник, он же и вытащит. А там на крыльце встретитЮлиан. А за книгами мог бы и сам приехать…

– Что для тебя не сделаешь, – ответил я. –Но, чур, когда будешь решать, от кого родить, меня в список включи!

– Под первым номером, – пообещала она легко.

Ее губы улыбались, я тоже улыбался, всячески показывая, чтоничего в ней не заметил, что это обычный треп, болтовня, прелюдия передразогревом.

– Так что там насчет коитуса? – напомнил я.

– Только недолго, – предупредила она. – Лучшездесь, на кухне. А то у меня там чайник скоро закипит. Как встать, в позеРоссии, что просит кредиты у Запада?

Юлиан жил неподалеку, но Москва и правда не Пермь, гдеместные жители друг друга знают. Я с ним не виделся года три-четыре, если невсе пять. После школы он поступил в геологоразведочный, тогда было модно, поокончании его послали в тайгу, мы с ним уже тогда виделись редко.

Потом он вернулся, мы отметили его возвращение в лоноцивилизации, но мне он показался каким-то чужим. Может быть, потому, чтослишком жадно накинулся на ее плоды: в его квартире все время верещалвключенный телевизор, в другой комнате работал магнитофон, сам он ходил сдурацким плейером на шее, как сопливый подросток, что уверяет родителей, будтотак изучает науки, а на самом деле слушает эротическую попсятину.

Похоже, Любаша предупредила его по телефону, потому что онуже стоял на балконе. Едва я обогнул автобус, перекосившись набок от связкикниг, он засвистел и замахал руками. В отличие от многих знакомых он вовсе небоялся выходить на балкон и даже свешиваться с перил, хотя жил на страшном длясуеверников тринадцатом. Снизу мне показалось, что уши его чересчур толстые иоттопыренные, как у гадкого гоблина.

Лифт прибыл вниз пустой, я догадался, кто мне его послалнавстречу, а когда я в этой кабинке одолел эти тринадцать этажей, на площадкеуже стоял улыбающийся Юлиан. Я подхватил связку книг, перешагнул порожек, сзадизахлопнулась дверца, слышно было, как загремело и загрохотало, уходя вниз,напоминая, что мы забрались на опасную высоту.

Юлиан обхватил меня, похлопал по спине, я выпустил тяжелыекниги и тоже проделал весь этот набор из ритуала встречи туземныхразумоносителей, стараясь не пропустить ни единого жеста, интонации илиакцента.

– Сколько лет, сколько зим! – сказал он наконец,отодвинувшись на расстояние вытянутых рук, но все еще не отпуская меня.

– Каких лет? – наигранно удивился я. – Да мытолько вчера расстались!

Он жизнерадостно расхохотался, подхватил связку книг и,перекосившись в наигранном ужасе от такой тяжести, потащил ее к распахнутойквартирной двери. Мне показалось, что оттуда доносится чересчур уж громкаямузыка, мои бы соседи уже озверели.

Коридор, как водится в домах нищенствующих разумоносителей,заставлен ящиками, старыми комодами, всякой рухлядью. На древней облезлойвешалке висит тряпье, которое на помойке не подобрал бы ни один бомж, унекоторых дверей рядочком стоит унылая старая обувь.

Юлиан толкнул дверь, я сразу услышал знакомые мелодии Челентано,старые добрые мелодии, от которых сходили с ума в нашу студенческую молодость.Юлиан жестом указал, что хоть он и в России, но у него не разуваются, не Востокпока что, и я прошел в комнату. Здесь светился экран огромного телевизора,мультимедийный, с наворотами, в уголочке маленький экран, где полиция ловилатеррористов, а на главном экране полуголая девица едва не заглатывала микрофон,выкрикивая что-то подобное предвыборным лозунгам аумсинрикистов.

Голос Челентано доносился из кухни. Я понял, что Юлиан неизменился, когда прошел на кухню, на столе лежали огромные профессиональныенаушники, соединенные серебряной дугой. Снял, значит, пока открывал дверь. Неизменился, все никак не наестся благ цивилизации. Неужели настолько соскучилсяв тайге по музыке, по сбивающему с ног потоку информации?

Стол и стулья те же, что и в прошлый мой визит, сразу по егоприезде из тайги, даже на том же месте. Я опустился на пластиковое сиденье, снаслаждением вытянул ноги.

Юлиан суетливо метнулся к плите, повернул верньеры. Плитапростая, электрическая, разогревается с такой скоростью, что уже начинаешьждать наступления ледников, но микроволновку почему-то не завел, гм… Вообщеизменился мало, только двигается суетливее, говорит несколько больше, чемговорил раньше, а лицо подергивается, но не судорожно, как у больного, а словнобы Юлиан одновременно пытается то улыбнуться, то состроить скорбную гримасу, товскинуть брови в непомерном изумлении или даже нахмуриться грозно и величаво.

Он повернулся ко мне так быстро, что я вздрогнул.

– Чай, кофе?

Из-за громкой музыки я едва расслышал, пришлось ответить,повышая голос до вопля:

– Если есть сок или квас…

– Есть даже пиво, – предложил он так же быстро.

– Ты ж раньше не употреблял?

– Теперь употребляю.

Недоговоренность прозвучала в его голосе очень ясно. Задниеслова, как горох, догоняли и обгоняли передние.

– Давай, – сказал я, – употребим вместе.

Когда он распахнул холодильник, там заметалось эхо, словноЧелентано воспевал два ряда бутылок из темного стекла с яркими наклейками. Ещеящик с бутылочным пивом я заметил на балконе. Когда Юлиан вынул из холодильникапо две на каждого, темное стекло сразу же запотело, стало покрыватьсяизморозью, что тут же собиралась в мелкие капельки, я их ежедневно вынужденнорассматривал в телерекламе.

Он повернулся к шкафчику, там ряд узкогорлых стаканов, яотмахнулся:

– Из горла слаще. Не люблю, когда пузырьки в воздухуходят.

Он дробно засмеялся, словно рассыпал цветное драже.

– Я тоже.

Стаканы сиротливо блестели хрустальными гранями, а мы тянулитемное пиво, жмурились, покряхтывали, довольно сопели. Лишь когда мы опорожнилипо первой и взялись за вторую, Юлиан опомнился, хлопнул ладонью по лбу, вытащилпакет с солеными орешками.