Берег Турецкий. Жить счастливо не запретишь - Александр Викторович Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Нет, показалось. Глаза еще живые. Наверно, освещение слабое, надо бы лампочку поменять», – пробормотал он еле слышно. Но с запахом придется что-то делать. Наверняка же пропахла верхняя одежда. Петр взял куртку и отнес на балкон, пускай проветрится.
– Нин, ты чувствуешь запах? – спросил он жену, выходя с балкона.
– Нет. А какой запах? – не отрываясь от экрана телевизора, ответила супруга.
В телеке показывал популярное вечернее ток-шоу.
– Не бери в голову, – махнул рукой Петр.
– Котлеты в холодильнике, – кинула ему вдогонку супруга.
Усталый муж протопал на кухню. Почти не разжевывая, заглотил две котлеты, нажал кнопку электрочайника. Вкус вроде нормальный. Нет, точно не вирус, успокоил себя Петр.
– На плите – жаренная картошка, – услышал он голос жены.
– А сразу сказать нельзя?
– А глаз у тебя нет?
С ней лучше не начинать. Не сейчас. Не дождавшись чайника, Петр ушел в спальню. Вытянул ноги на кровати, уставился в потолок. Какое-то время рассматривал причудливый узор из веток деревьев. Затем взор опустился на стену. На двух черных шурупах висел, доставшийся в наследство от отца, ятаган. Клинок бате подарили друзья-однополчане на семидесятилетие. Отец тогда не хотел праздновать юбилей, но сестра и мать настояли.
Скинулись деньгами, сняли ресторан, пригласили родственников, одноклассников и одногруппников. Казалось, что будет весело. Так и получилось. Почти. Гости смеялись, произносили тосты, танцевали. Застольем дирижировал специально приглашенный тамада. Главным блюдом праздника стал жареный поросенок с яблоками.
Через месяц после банкета отца не стало.
Зря праздновали? Как сложилась бы жизнь, если отмотать назад и отменить ресторанное веселье? Чтобы это изменило? Неизвестно. Петр тяжело выдохнул. Почему он сейчас вспомнил отца? Ах, да! Запах. Именно.
Примерно за месяц до банкета Петр приезжал в гости к родителям, уточнить детали предстоящего мероприятия и повидаться. Отца застал в мастерской. Тот любил, выйдя на пенсию, мастерить столы, стулья и табуретки.
– Привет, сынок.
– Привет, батяня.
Отец и сын обнялись. Обменялись новостями, немного поговорили про политику, Петр отчитался за здоровье внуков. Отец вдруг достал тонкую длинную сигарету с ментолом и закурил. Непривычно было видеть в мозолистых мужских руках нелепую дамскую сигаретку.
– Зачем ты куришь? – спросил тогда Петр.
– Знаю, что вредно, – отмахнулся отец, – знаю, что смешно на старости лет травить себя никотином. Но они же тонкие. Что с них будет?
Отец с надеждой на понимание посмотрел на сына.
– Не знаю, папа. Все равно вредно. Ты бы не начинал.
– Я бы и рад. Вот только табаком получается отбить этот мерзкий запах.
– Какой запах?
– Я пробовал мыться три раза в день. Менял одежду, стирал, выглаживал, отмачивал в белизне. Ничего не помогает. Чувствуешь?
Отец распахнул спецовку и приблизил грудь к носу Петра.
– Ничего не чувствую, кроме запаха стружки да табака. Все.
– Вот и мама твоя не чувствует. Я же прямо задыхаюсь. Покурю, забью дымом. Мне легчает…
Со смерти отца прошло почти девять лет. Тот разговор почти забылся. Во время поминок Петр заглянул в мастерскую отца, долго сидел, вдыхал воздух столярной мастерской, смотрел на незаконченную тумбочку. В ящике из-под инструментов нашел пять нераспечатанных пачек сигарет «Салем» с ментолом. Рассовал их по карманам, сорвал ятаган со стенки и, ни с кем не попрощавшись, уехал домой. Сигареты и сейчас должны валяться где-то в шкафу на балконе.
Может, отец через запах предчувствовал кончину? Неужели появившийся запах предупреждает Петра, что следует подвести черту и завершить земные дела? Холодный пот проступил на спине, на лбу и в подмышках. Петр смахнул липкие капли с лица. Неприятный запах усилился. Да что ты будешь делать?! Петр встал, подошел к окну, отдернул занавеску в сторону. На улице дворник-таджик не спеша перекидывал снег с тротуара на посадки кизильника.
– Почему так рано? Мне же еще и пятидесяти нет. Алкоголем не злоупотребляю, не курю, – искал оправдания Петр.
Слеза с запахом нашатырного спирта скатилась по щеке.
– Почему я? Я же ничего не успел. Почему эти таджики, киргизы и узбеки живут черт знает в каких условиях, получают скромную зарплату, инфекциями почти не болеют. Почему они доживут до ста лет? Почему я должен уйти? Что я сделал не так?
Петр посмотрел наверх. Темно, облака, в свете фонарей невесомо танцевали снежинки.
– Эй, там наверху! Ответьте!
Ответа от высших сил не прозвучало. Небеса не разверзлись, сияющие ангелы в перламутровых лучах не спустились.
– Чего ты ждал? Что ты такого сделал, чтобы тебя ЦЕНИТЬ И ЛЮБИТЬ? – вместо божественного прорезался внутренний голос Петра.
– Я такой, как все. Не лучше и не хуже.
– Вот это славненько! Ты сам-то слышишь, что это смешно? – развеселился двойник-отражение в стекле, – таких, как ты – семь миллиардов. Одним меньше, одним больше. Не велика потеря.
– А чем лучше дворник-таджик? Почему ему здесь жить и наслаждаться?
– Наслаждаться? Ха-ха-ха… Хочешь поменяться? Ты серьезно?
– Почему я должен с кем-то меняться? У каждого своя судьба, свой дом, своя семья.
– Хитрый ты, Петр. Таким не место в светлом будущем.
– Почему?
– Этот таджик, как ты говоришь, обеспечивает и растит пятерых детей. Зовут его Рашид. Он работает на трех работах, чтобы выжить. Попутно он еще собирает металлолом, макулатуру, пустые алюминиевые банки и стеклянные бутылки. Если его убрать, то жители вашего дома заметят неубранные дорожки и раскиданный мусор. А что будет, если тебя не станет? Думаю, даже жена не сразу заметит твоего исчезновения. А дети поймут, что папки нет, только летом, потому что не с кем оставить кошку на время отпуска.
– Врешь!
– Ты сам знаешь, что я прав. Ты не разговариваешь с сестрой, потому что тебе, видите ли, неинтересно общаться. Матери лишний раз не позвонишь. Ты напрасно переводишь драгоценные продукты и земной кислород.
– Замолчи!
Петр задернул занавеску. Внутренний голос затих и отражение в стекле сквозь штору не просматривалось. Давно же он не разговаривал с собой. Последний раз подобная задушевная беседа состоялась сразу после смерти отца, но тогда голос успокаивал и помогал пережить боль.
– Надо выпить, – догадался Петр, – заснуть и забыться. Завтра решу, что делать. С утра все понятнее.
На кухне Петр нашел початую бутылку коньяка, два мандарина на закуску и вернулся в спальню. Налил – выпил, налил – выпил. Внутренности приятно отозвались теплом, в голове зашумело. Проблема преждевременной кончины затуманилась и унеслась на периферию сознания. Веки налились усталостью. Петр провалился в тяжелый, часто прерываемый сон. Просыпаясь, он выпивал пару глотков коньяка и засыпал дальше.
Ему снился сон, что Земля вымерла. Вся. Он остался на планете один. Пустые улицы, пустые дома. Не имея мужества жить в осиротевшем городе, Петр ушел в лес. Но и здесь было пусто.
– Ау! – и тишина в ответ.
– Ау! – нет комаров, и волков тоже нет.
Лишь навязчиво-удушливый запах преследовал повсюду. Горелая сера и нашатырный спирт. Спирт и сера…
Вдоволь набродившись по мхам и лишайникам подмосковного леса, Петр проснулся усталый, но с решимостью предпринять решительное действие, чтобы избавиться от запаха. Принял душ, почистил зубы, надел чистое белье и отправился в поликлинику.
С медицинской карточкой в руках, Петр поднялся на третий этаж. 31-й кабинет, налево от лестницы. У кабинета сидел мальчик в вязанной шапочке лет семи-восьми и, видимо, его мама, молодая симпатичная женщина, скорее всего девушка, в синих обтягивающих джинсах и великоватой черной толстовке.
– Кто последний? – спросил Петр.
– Мы, – поднял руку мальчик и растерянно улыбнулся.
– Я за вами, – Петр присел на кушетку, отодвинувшись на метр от мальчика.
Через минуту из кабинета вышел полноватый доктор-мужчина и недовольно произнес:
– Следующий, заходите!
Девушка подскочила. Поправила волосы, взяла прозрачную папку с бумагами в руки. С надеждой посмотрела на сына.
– Мам не волнуйся. Я никуда не денусь. Буду ждать тебя здесь. Вот и дядя за мной присмотрит.
Петр согласно кивнул.
– Посмотрю.
– Спасибо, – шепнула женщина и скрылась в дверном проеме кабинета.
Петр прикрыл глаза. Поможет ли ему доктор? Или уже поздно?
