Берег Турецкий. Жить счастливо не запретишь - Александр Викторович Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как только Петр ступил на пешеходный переход, откуда ни возьмись, из небытия проявился здоровенный цвета хаки КамАЗ с черно-белыми номерами. Машина неслась прямо на него. Петр от неожиданности растерялся, замер и повернулся лицом к грузовику. Водитель, молодой парнишка-срочник, ударил по тормозам. Колеса заклинило, но автомобиль скользил по тонкой наледи, не снижая скорости, прямиком на окаменевшего пешехода. Петр глуповато улыбнулся…
– ДА ТЫ ОХРЕНЕЛ ЧТО ЛИ!? – какой-то мужик бросился наперерез КамАЗу, налету схватил Петра в охапку и толкнул в придорожный сугроб. Незнакомый спаситель в тоже мгновение приземлился рядом. КамАЗ остановился через 80 метров за переходом. Солдатик выскочил из кабины и подбежал к Петру.
– Жи-ивы? – поднимая Петра из сугроба, спросил паренек.
– Да, вроде жив, – отряхиваясь от снега ответил тот, – вы меня извините. На меня что-то нашло. Сам не понимаю, как такое произошло.
– Нет, это я виноват, – возражал солдатик, прощупывая руки и ноги пострадавшего, вроде цел, – разогнался сильно, а мо-мороз и на-а-аледь. Я жму на педаль, а ей хоть бы хны. Несется вперед. Если бы не мужик, натворили бы мы делов-то!
Оба обернулись на сугроб. Там на спине лежал, раскинув руки, мужчина средних лет в черной дубленке и улыбался.
– Спасибо вам, – сказал Петр.
– Не за что, – мужчина встал, отряхнулся.
Петру мужик показался знакомым. Мотнул головой, чтобы перезагрузиться. Так и есть приметная хрипотца в голосе. Пригляделся – нос картошкой, на три сантиметра белый шрамик на правой щеке…
– Васька? – неуверенно спросил Петр.
– Петька? – спаситель полуприсел, раскинул руки в стороны, – о-о-О! Баратан!
Друзья детства обнялись. Слезы радости от невероятного спасения и счастливой встречи переполняли обоих.
– Я тебе звонил. Почему не берешь трубку?
– Не верю своим глазам! Когда звонил?
– Только что.
– Я пойду, если у вас все нормально, ага? – попрощался солдатик.
– Ага, спасибо. Извини, если что, – не разрывая объятий с Васькой, сказал Петр, – тебя как звать-то?
– Роман Петушков.
– Счастливой службы тебе, солдат Роман Петушков, – помахал рукой Васька.
Перебивая друг друга новостями, друзья направились в гости к матери Петра. Про капусту и морковь забыли. Ввались в прихожую, радостные и в снегу. Мария Петровна обрадовалась, хотя и не ждала сегодня гостей. Привычный и умеренный быт одинокой пенсионерки друзья детства бесцеремонно нарушили. Через минуту на плите стояла кастрюля с водой под пельмени, шумел закипающий электрический чайник.
Петр сидел напротив Васьки, изредка посматривал на маму – как же она постарела! Какой все-таки непонятный и несправедливый нам достался мир. Что в нем больше – страданий или радостей? Для чего? Останется ли от нас что-нибудь после ухода за грань бытия?
– Мы с Татьяной летом ездили в Турцию, – не умолкал Васька, – шмотки там дешевые – до невозможности! Чай – дерьмо! А кофе – вообще отпад, такого здесь не купишь – тридцать рублей за пачку на наши деньги…
Петр встал, подошел к окну, отдернул занавеску. Местный дворник-таджик откалывал на тротуаре лед. Он как будто почувствовал взгляд. Поднял голову, снял черную перчатку. Помахал вверх. Глазами-щелочками и улыбкой до ушей улыбнулся Петру и солнцу…
Петр робко помахал в ответ.
Может обойдется?
Молоток судьбы
Как-то в мою голову прилетел молоток. В тот же миг я потерял сознание. Похоже, что надолго. Сколько времени меня не было в мире людей, сказать сложно. Очнулся, наверное, в больнице. Но не точно.
Мой день начался, как обычно. Ничто, как говорится, не предвещало. Но обо всем по порядку.
Я вышел на прогулку. Один. Рано с утра. В шесть часов. Или даже раньше. Точнее, около пяти тридцати. Или около того.
Погода шептала:
– Все будет хорошо.
Солнышко светило в мою широкую спину. Ветерок теребил волосы и ласкал придорожную траву. С полей тянуло луговыми ароматами, васильками и тимофеевкой. Лето в самом разгаре. Июнь. Седьмое число.
Было так замечательно, что не верилось в реальность происходящего. Наверное, именно так бывает накануне большой катастрофы. Я шел и улыбался в двадцать восемь зубов, потому что четыре мудрых зуба удалил пару лет назад. Мешались очень, крошились и болели. У кого были зубы мудрости, тот поймет.
Я шел по левой обочине, мне навстречу из-за поворота на Бухловку выехал большой оранжевый грузовик. Особого внимания я на него не обратил. По дороге ездит много машин и даже тракторов. Деревня, ничего не поделаешь. Самосвал быстро набрал скорость и мимо меня несся уже со скоростью больше 80 километров в час. Наверное, я о нем больше и не вспомнил бы, но из кузова самосвала вылетел и по угасающей параболической траектории долетел-таки в мой лоб, в правую лобную кость черепной коробки, молоток грамм на 400. С дырочкой на конце деревянной ручки, на которую инструмент обычно вешают в мастерской на гвоздик. Не знаю, но почему-то молоток очень четко отпечатался в памяти. Стоп-кадр, как на цифровом фото высокого разрешения. Я детально вижу его заржавленные боковины и до блеска отполированный боек. Или это причуды моего померкнувшего в тот же миг сознания? Не уверен.
Да и это не самое важное. Дело в том, что я все помню. Я – Куприянов Семен Витальевич, 1968 года рождения, проживаю в селе Курпатово Тверской области. Женат. Есть трое детей. Доченька и два сыночка. Скоро должны появиться внуки, потому как старший сын недавно женился. Я – счастливый семьянин.
Когда же я открыл глаза, то обнаружил, что лежу на белой простыне под белым в серую полосочку одеялом посреди просторной больничной палаты. Справа от меня стоит бело-голубой аппарат и мерно попискивает. В воздухе пахнет хлоркой и медикаментами. Окна закрыты серыми шторами. Что за вид за окном, не знаю. Не видно. Наверное, сосновый бор. Мне так хотелось.
В комнате я находился совершенно один. Справа и слева от койки много свободного места. В таких хоромах можно расположить человек пять больных. Но нет. Нет ни столов, ни стульев, ни других коек. Даже пустых. Странно это, подумал тогда я. Семен Куприянов 1968 года рождения вроде не чиновник-шишка и не телевизионно-популярный политический деятель, чтобы окружать меня столь шикарными условиями. Каталка в общем больничном коридоре недалеко от туалета – таков мой социальный уровень. На большее и не претендую. Неужели отечественная медицина шагнула настолько далеко, что теперь каждому сантехнику предполагаются комфортные условия западного уровня? Не знаю. Не уверен. Я почему-то сомневаюсь в успехах бесплатной медицины в нашем отдельно взятом евроазиатском капиталистическом мире.
Так, молча, я полежал примерно минут двадцать. Потом мне надоело. Надо действовать, кричало сознание. Сколько можно валятся? Под лежащий камень вода не течет. Я хотел встать и подойти к окну. Но не смог.
Тело меня не слушалось абсолютно. Я понял, что могу дышать, смотреть и даже достаточно трезво думать. Голова не болела, даже в правой части лба. Для начала неплохо, решил я. Особенно хорошо думалось. Широко, свободно и ярко. Мой внутренний мир явно преобразился. Стукнутый по голове, про таких говорят у нас в деревне. Но пошевелить ни руками, ни ногами не получалось. Странно, конечно.
– Наверное, я нахожусь под действием психотропных препаратов, – спокойно рассудил я, – меня и обездвижили, чтобы сам себе не навредил.
И в это самое мгновение в палату вошла медсестра. Вернее, вплыла. Из-под ее белого халата вниз к полу опускалась восемь или даже двенадцать щупалец. Точнее не сосчитать. Щупальца переплетались и расплетались, аж в глазах зарябило. Сестричка ими плавно перебирала, и создавалось ощущение, что она не идет, а плывет над полом.
– Доброе утро, Мистер Бенджамин, – сообщила она мне, на чистом английском языке, между прочим.
«Ого! – думаю, – я попал. Ведь я же по-английски ни бельмеса! Ладно, там Хау-ду-ю-ду или Лондон Зэ Кэпитал Грейт Британ – это понятно. Но дальше я полный ноль!»
– Как ваше самочувствие? – продолжает носитель оксфордского диалекта.
И тут я поймал себя на мысли: ведь я же ее понимаю. Может и говорить смогу?
– Хай, – говорю, – вери гут!
– Это хорошо, – отвечает и всовывает мне
