Буря столетия - Стивен Кинг

– «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу», – отвечаетМайк. – Евангелие от Матфея.

Преподобный Боб Риггинс злится, что Майк пытаетсяпереспорить его по Писанию, но когда он делает шаг вслед за ним – может быть,чтобы продолжить спор, – Майк качает головой.

– Прошу вас остаться. Ситуация у нас под контролем.

– Я знаю, что ты в это веришь, – говорит священник. – Но мыне все в этом убеждены.

– И тебе не грех бы помнить, Майкл Андерсон, что у нас всееще демократия! – вставляет Орв Бучер. – Хоть в шторм, хоть не в шторм!

Одобрительный ропот.

– Уверен, если память меня подведет, ты мне напомнишь, Орв.Пойдем, Хэтч.

Они заходят в кухню – и останавливаются в удивлении истрахе.

– Заходите, заходите! – приглашает голос Линожа.

На столе и на полке – зажженные свечи. Щегольски одетыйЛинож стоит, положив обе руки (сейчас пока без желтых перчаток) на волчьюголову трости. И еще мы видим Джоанну Стенхоуп. Она парит возле стены, почтикасаясь головой потолка, и ноги ее висят в воздухе. Руки ее расставлены всторону на уровне пояса – не совсем распятие, но наводит на мысль о нем. Вкаждой руке у нее – зажженная свеча. По пальцам течет расплавленный воск. Глазаее широко открыты. Двинуться она не может… но она в сознании и в ужасе.

Майк и Хэтч остановились, где вошли.

– Заходите, мальчики, – говорит Линож. – Быстро и тихо… еслитолько вы не хотите, чтобы я заставил эту суку сжечь себе лицо.

Он чуть приподнимает трость, и Джоанна точно так жеподнимает свечу к своему лицу.

– Сколько волос! – говорит Линож. – Посмотрим, как они будутгореть?

– Нет, – отвечает Майк.

Он входит в кухню. Хэтч за ним, бросив взгляд через плечо.Там Боб Риггинс обращается к островитянам, и хотя не слышно, что он говорит,видно, что многие с ним соглашаются.

– У вас проблемы с местным изгонятелем злых духов? Что ж,есть одна вещь, которую вы, констебль, можете запомнить на будущее… впредположении, конечно, что это будущее у вас есть. У преподобного БоббиРиггинса есть две племянницы в Кэстине. Симпатичные блондиночки одиннадцати идевяти лет. Он их очень любит. Может быть, даже слишком. Когда они видят егомашину, они убегают и прячутся. На самом деле…

– Отпустите ее, – требует Майк. – Джоанна, как ты?

Она не отвечает, но глаза ее закатываются от ужаса. Линожхмурится.

– Если вы не хотите видеть миссис Стенхоуп в виде самойбольшой в мире праздничной свечи, я вам советую не заговаривать, пока вас непопросят. Хэтч, закройте дверь.

Хэтч закрывает. Линож следит, потом снова обращает своевнимание на Майка.

– Вы не любите знаний?

– Те, которые вы имеете в виду – нет.

– Ай-яй-яй, как плохо. Просто стыдно. Может быть, вы мне неверите?

– Я вам верю. Но дело в том, что вы знаете все плохое иничего из хорошего.

– Ах, как возвышенно. У меня даже слезы на глазах выступили.Но в общем и целом, констебль Андерсон – добро – это иллюзия. Побасенки,которые люди себе рассказывают, чтобы прожить жизнь, не слишком много плача.

– В это я не верю.

– Я знаю. Вы до самого конца держитесь добра… только в этотраз, кажется, вам достанется спичка с коротким концом.

Он смотрит на Джоанну, приподнимает трость… и медленно ееопускает. При этом Джоанна соскальзывает по стене. Когда ее ноги касаются пола,Линож надувает губы и слегка дует. По комнате проносится ветер. Пламя свечей настоле и на полке колеблется, свечи в руках у Джоанны гаснут. И чары с нееспадают. Она бросает свечи и бежит к Майку, всхлипывая. Пробегая мимо Линожа,она от него отшатывается. Он улыбается ей отеческой улыбкой, а Майк обнимает ееза плечи.

– Ваш город полон прелюбодеев, педофилов, воров, обжор,убийц, хулиганов, мошенников и скупердяев. И каждого из них я знаю. Рожденный вгрехах – рассыпься в прах. Рожденный в грязи – в ад ползи.

– Он дьявол! – всхлипывает Джоанна. – Не подпускай егобольше ко мне! Я все сделаю, только не подпускай его ко мне!

– Чего вы хотите, мистер Линож? – спрашивает Майк.

– Чтобы через час все собрались в том зале – для начала.Проведем незапланированное городское собрание, точно в двадцать один ноль-ноль.А потом… потом увидим.

– Что увидим? – спрашивает Майк. Линож проходит к заднейдвери, приподнимает трость, и дверь отворяется настежь. Врывается штормовойветер, гася все свечи. Силуэт – Линож – оборачивается. В контуре его головыдергаются красные линии, освещающие его глаза.

– Увидим, закончил ли я с этим городом… или только начал. Вдевять вечера ровно, констебль. Вы… он… она… преподобный Бобби… менеджер городаРобби… все и каждый.

Он выходит, и дверь за ним захлопывается.

– Что же нам делать? – спрашивает Хэтч.

– А что мы можем сделать? – отвечает Майк. – Выслушаем, чегоон хочет. Если есть другой выход, я его не вижу. Скажи Робби.

– А как с детьми? – спрашивает Хэтч.

– Я за ними присмотрю, – говорит Джоанна. – Я все равно немогу быть там, где он. Опять – ни за что!

– Так не пойдет, – говорит Майк. – Он хочет, чтобы собралисьвсе, а значит, и ты, Джо. – Он задумывается. – Мы перенесем их наверх. Вместе скроватями. Поставим сзади в зале заседаний.

– Да, это пойдет, – соглашается Хэтч. Когда Майк открываетдверь, он добавляет:

– Я никогда в жизни еще не был так испуган.

– Я тоже.

И они идут сообщить о собрании выжившим в эту бурю.

Снаружи купол с мемориальным колоколом почти исчез подсугробами. И на одном из сугробов – что почти такое же чудо, как хождение поводе – стоит Андре Линож. Трость его поставлена между ступнями в снег. Онсмотрит на мэрию… сторожит… выжидает.

Затемнение. Конец акта третьего.

Все еще дует ветер на углу Мэйн-стрит и Атлантик-стрит,наметает сугробы и волочет поземку, но снегопад почти прекратился.

У остатков причала волны по-прежнему бьют в берег, но уже нетак яростно. У подножия Атлантик-стрит лежит рыбачья лодка, и ее нос воткнулсяв разбитую витрину магазина сувениров Литтл-Толл-Айленда.