Охотник - Эндрю Мэйн

– В игре?

– Ну, не знаю. Она не рассказывала о своем детстве.

– У меня тоже никакой информации. Что вы знаете?

– Она ушла из дому в шестнадцать или в семнадцать лет. Это все.

– Из дому?

– Из приемной семьи, где жила. Она никогда об этом не говорила. Она поменяла кучу семей.

– Знаете что-нибудь о последней семье? Кем были ее приемные родители?

– Нет, только то, что они были местные. Она выросла в этой округе.

– Интересно. Надо будет попросить Мид раздобыть какие-то сведения об этом. Если это тогда у Сары повились шрамы…

– У вас есть какие-то подозрения? – спрашивает Роберт.

– Нет. Я не следователь. Я занимаюсь научными исследованиями…

– Надеюсь, вы доберетесь до того, кто ее убил.

– Я тоже на это надеюсь… – Я не сразу понимаю, что он только что сказал. – Подождите… Ваша мать скончалась от передозировки.

– Да, но она не сама воткнула себе в руку иглу. Это сделал кто-то другой, наполнив шприц смертельной дозой.

Я достаю из папки полицейский рапорт и проглядываю его еще раз. В качестве причины смерти там указана случайная передозировка. Роберту, возможно, будет трудно с этим справиться… хотя он говорил с такой уверенностью.

– Вы не думаете, что у вашей матери был рецидив?

Роберт снова указывает на стол, за которым сидел в детстве.

– Оттуда я видел ее последний раз. Она закончила смену и вышла на улицу покурить. Рядом со мной она никогда не курила. Вышла – и не вернулась. Через два дня ее нашли в тридцати километрах отсюда, в номере мотеля. – Он начинает заводиться. – Кем бы ни была моя мать – шлюхой, наркоманкой, воровкой, – она была хорошей мамой, черт побери! Она любила меня. Если бы ей взбрело в голову сбежать со старым дружком и обколоться, то сперва она сплавила бы меня к бабушке с дедушкой, а не просто бросила.

Его лицо раскраснелось от ярости. Он злится не на меня – он не может смириться, как несправедливо поступила с ним жизнь.

– Простите, Роберт. Этого я нисколько не оспариваю.

Он смотрит на парковку и понемногу успокаивается.

– Это вы простите… Дня не проходит, чтобы я об этом не думал. Когда вы позвонили, я сразу сообразил, о чем будет разговор: что наконец-то раскрыт… как это у них называется? «Висяк». Наверное, это напрасные надежды.

– Может, и ненапрасные. Почему вы думаете, что кому-то понадобилось убить вашу мать?

– Сам не знаю. В детстве я представлял себе что-то вроде криминального фильма: может, она увидела что-то, чего не должна была видеть? Я не мог представить, чтобы кто-то ее ненавидел.

– А что говорил ваш отец?

– Ничего. У нас не то чтобы близкие отношения. Может, он и говорил что-то насчет того, что она решила уколоться на пару с дружком-наркоманом… Но спросите любого, кто ее знал, и вам скажут, что она не оставила бы меня здесь вот так. По своей воле – никогда. Ну, кто мог оставить здесь ребенка одного?

– Не знаю, Роберт. Я не знаю… Но я постараюсь разобраться.

Это не пустое обещание. Но чтобы докопаться до сути, мне придется начать с темной жизни Сары. Возможно, тогда она впервые встретила убийцу.

Джули Лейн встречает меня в дверях с теплой улыбкой на усталом лице. В ее темных волосах, стянутых бирюзовой лентой на затылке, есть несколько седых прядей, так что я не могу оценить ее возраст.

С конца 60-х и до начала 80-х годов здесь, на ферме на окраине Ред-Хук, у них с мужем был детский приют. Большой дом, за которым темнеют горы Монтаны, окружен высокими елями. Окружающие земли используют под пастбище.

– Миссис Лейн, меня зовут Тео Крей. Помните, мы разговаривали по телефону? Я изучаю историю Монтаны.

– Да-да, конечно. – Она распахивает дверь и приглашает меня в дом.

В гостиной, не менявшейся, кажется, с семидесятых, стоит выцветший оранжевый диван, уступка современности тут только телевизор с плоским экраном и айпад с открытым на нем кроссвордом.

Я сажусь на диван рядом с ее креслом.

– Я говорил вам по телефону, что занимаюсь генеалогией и хотел бы расспросить вас о некоторых детях, которых вы воспитывали.

– Честно говоря, я знаю мало об их прошлом. У нас тут бывали самые разные дети: белые, черные, индейцы, полукровки. Нам было все равно. Мы хотели, чтобы у них был дом, и делали для этого все, что могли.

Мне не терпится спросить, не было ли среди ребятишек потенциальных маньяков-убийц, но приходится следить за собой.

– Какого возраста были дети?

– Мы специализировались на подростках. На трудных подростках, как говорил мой муж. Но они были хорошие.

– Никаких проблем с поведением?

Она смеется.

– Подростки – этим все сказано. У всех подростков проблемы с поведением. Но все это было показное, наносное.

– Понимаю. Помните девушку по имени Сара Ивз?

Выражение лица Лейн слегка меняется, но, взяв себя в руки, она качает головой.

– Кажется, нет… Погодите… Она была одной из наших?

– Она жила здесь в начале восьмидесятых. Два года, пока не ушла из дома. А потом поселилась неподалеку отсюда.

– Может быть, у вас есть фотография?

Я показываю фото, которое мне дал сын Сары.

– Здесь ей лет двадцать.

– Да, – говорит она, внимательно изучив фотографию, – теперь я ее вспомнила.

– Какие-нибудь подробности?

– Это вряд ли. Я же говорю, всех не упомнишь. Столько лиц, сами понимаете…

Мне совершенно очевидно, что эта женщина скрывает гораздо больше, чем хочет сказать.

– Я только что разговаривал с ее сыном. Ему интересно узнать, какой была в детстве его мать.

– С ее сыном? У Сары был сын?

То, как преображается ее лицо при упоминании ребенка, и то, как она произнесла «Сара», свидетельствует, что она отлично знает, о ком речь.

– Да. Он мне понравился. Эта фотография от него.

– Можно взглянуть еще раз?

Я снова передаю ей фотографию. Она берет ее обеими руками.

– Сколько лет ее мальчику?

– Тридцать два.

Лейн смотрит в сторону, мысленно считает.

– Такой молодой?

Судя по тону, ее интерес потух. Она возвращает фотографию.

Почему ей было бы интереснее, если бы Сарин сын оказался старше? Может, она подозревала, кто мог быть отцом?

– У Сары был парень? – спрашиваю я.