Том 2. Кошачье кладбище - Стивен Кинг

— Покойной ночи, Гейдж!

— Змей итит! — откликнулся тот.

— Летел наш змей, ох как красиво летел, верно, — кивнул Луиси вдруг почувствовал, как на глаза навернулись слезы. — Прямо в небо,высоко-высоко!

— Пьямо в небо, соко-соко! — эхом отозвался малыш,перевернулся на бок, закрыл глаза и тут же уснул. Вот так!

Луис, уже выходя, с порога обернулся и поймал взглядсветящихся во тьме шкафчика желто-зеленых глаз. Дверца была приоткрыта. Сердцеподпрыгнуло к самому горлу, губы брезгливо дернулись. Он распахнул дверцышкафа.

ЭТО ЗЕЛЬДА ТАМ ПРИТАИЛАСЬ, И ЧЕРНЫЙ ЯЗЫК ВЫВАЛИЛСЯ ИЗО РТА.

Конечно, это оказался всего лишь кот. Увидев Луиса, онвыгнул спину дугой, точь-в-точь, как черный кот с открытки, посвященнойВедьмину дню. Чер грозно зашипел, ощерился. Зубы белые, острые как иглы.

— Пшел вон! — шепотом приказал Луис.

Кот не шевельнулся, лишь снова зашипел.

— Пшел вон, говорю! — Он схватил первую попавшую под рукуигрушку Гейджа — бордовый пластмассовый паровоз, казавшийся кровавым в неяркомсвете, — замахнулся, но Чер и не думал двигаться. Лишь отчаянно зашипел.

Не раздумывая, Луис запустил паровозом в кота, не на шуткурассердившись и испугавшись: вдруг кот останется, не убежит, затаится в темномчреве шкафа.

Паровозик угодил Черу прямо в лоб. Кот противно мяукнул,ударился бежать, явив на ходу уже привычную неуклюжесть: ткнулся в дверь,шарахнулся в сторону, едва не упал.

Гейдж заворочался, что-то пробормотал, перевернулся на спинуи затих. Луис почувствовал дурноту. На лбу капельками проступил пот.

— Что там, Луис? — тревожно спросила снизу Рейчел. — Гейджиз постельки не вывалился?

— Нет, нет. С ним все в порядке. Это Чер игрушки на полсвалил.

— А, ну это не беда.

Луис чувствовал, что страх его — пусть глупый,необоснованный, — сродни тому, заметь он гадюку или крысу у постели сына. Да,да, глупый, да, да, необоснованный. Но кот так шипел на него из темного шкафа…

(ЧТО, И ВПРАВДУ ЗЕЛЬДА… И ВПРАВДУ ЗЕЛЬДА… И ВПРАВДУ ВЕУИКИЙИ УЖАСНЫЙ?)

Луис ногой поддел и закинул в шкафчик разбросанные игрушки,закрыл, щелкнул задвижкой. Подумав, запер — сверху и снизу — каждую дверцу.Подошел к постели сына. Гейдж во сне сбросил одеяльце к ногам. Луис расправилего, укрыл сынишку и долго-долго смотрел на него.

«Иисус, пришед (в Фифанию), нашел, что он (Лазарь) ужечетыре дня в гробе…

…Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, неумер бы брат мой; но и теперь знаю, что, чего Ты попросишь у Бога, даст тебеБог. Иисус говорит ей: Воскреснет брат твой».

(Евангелие от Иоанна, гл. XI: 17, 21, 22, 23)

…«Раз-два, горе не беда!»…

(Из популярной песни)

Не правы те, кто утверждает, будто ужасу человеческому естьпредел. Напротив, темный кладезь зла всегда видится нам бездонным.Волей-неволей, приходится признать, что наш опыт учит: страх порождает страх,зло — новое зло, случайная беда вырастает в закономерность, и вот уже всевокруг — ужас и мрак. Самый, пожалуй, пугающий для человеческого разума вопросв том, сколько долго он (то бишь разум) может противиться страшному, сохраняятрезвость и твердость. Ибо за критической чертой происходит самое непредсказуемоеи нелепое. Например, ужас вдруг представится чрезвычайно забавным. С однойстороны, это, быть может, последняя попытка разума спастись, с другой — егополная и безоговорочная капитуляция. Да, в такую минуту чувство юмора выходитна первый план.

К таким заключениям пришел бы Луис Крид, будь он в состояниимыслить разумно семнадцатого мая после похорон сына, Гейджа Уильяма Крида. Норазум отказал ему еще накануне, во время церемониального прощания с сыном: Луисподрался со своим тестем, что само по себе ужасно. Но последствия оказались ещеужаснее: после этой сцены хрупкое самообладание Рейчел разбилось вдребезги, онавпала в истерику, ее пришлось вывести из зала, где в закрытом гробу покоилсяГейдж. Прямо в коридоре доктор Шурендра Харду сделал ей укол, и она затихла.

Лишь по иронии судьбы или, скорее, по ее злой прихоти сталаРейчел свидетельницей столь безобразной сцены. Надумай Луис Крид и ИрвинГольдман подраться во время утренней прощальной церемонии (с 10 до 11.30 утра),а не на дневной (с 2 до 3.30), Рейчел бы и не узнала об этом. Ее просто не былов ритуальном зале, не нашлось сил прийти. Она осталась дома с Джадом и СтивомМастертоном. Не окажись рядом друзья, неизвестно, выдержал бы Луис два страшныхдня.

Его счастье — и счастье жены с дочкой, — что Стив оказалсярядом, ибо Луис на некоторое время утерял всякую способность решать идействовать. Так, он не догадался сделать жене укол, чтобы приглушить ее горе;он не заметил, что утром она собралась на прощальную церемонию в домашнемхалате, застегнув его вкривь и вкось. Волосы она забыла вымыть и расчесать.Глаза запали, взгляд сделался пустым, щеки провалились, не лицо, а мертвыйчереп. Кожа посерела и обвисла. За завтраком жевала поджаренный хлебец, забывнамазать маслом, и бросала время от времени короткие, лишенные смысла фразы.Вдруг вспомнила о каких-то вещах, которые Луис собирался купить три года назад.

Он лишь кивал и продолжал молча жевать овсянку, «шоколадныхмедвежат», любимый сорт сына. Сегодня Луису хотелось есть именно это. По правдеговоря, от «медвежат» его чуть не тошнило, но он упрямо поглощал их, подчиняясьнеобъяснимому желанию. Он надел лучший свой костюм — темно-серый, черного унего не было, побрился, вымылся, тщательно причесался. И выглядел настоящимщеголем, если бы не потерянный и потухший взгляд.

Элли сидела за столом в джинсах и желтой рубашке. Рядом онапоставила фотографию — увеличенный портрет Гейджа, сделанный Рейчел новымфотоаппаратом, подаренным детьми и мужем, Гейдж улыбался из недр глубокогокапюшона, сидя на санках, которые везла сестренка. Она с улыбкой глядела набрата.

Элли молча, без объяснений поставила фотографию подле себя.

Луис не глядел ни на дочь, ни на жену, да и погляди он наних, вряд ли бы понял их состояние. Механически глотая овсянку, он снова иснова, как киноленту, мысленно прокручивал трагедию, внимательно вглядываясь вкаждый кадр. Только всякий раз в этом «кино» он виделся себе более проворным иудачливым. И все оканчивалось счастливо, и Гейдж получал лишь шлепок занепослушание.

За близкими Луиса присматривал Стив Мастертон. Он не пустилРейчел на утреннее «прощание» (собственно, прощались с закрытым гробом. Откройего, думалось Луису, и всех прощающихся с воплями ужаса как ветром сдует), аЭлли вообще наказал сидеть дома. Рейчел все порывалась пойти, а дочь молчасмирилась, так и осталась задумчиво сидеть за столом с фотографией в руках.