Золотая чаша - Генри Джеймс

– Вам очень трудно представить себе, что, когда мужчина так сильно влюблен, как Америго, для него естественно чувствовать то же, что чувствует его жена, верить тому, чему она верит, желать того, чего желает она? Разумеется, если к тому нет никаких особых препятствий.

Это подействовало. Шарлотта с готовностью согласилась признать, что такая возможность выглядит вполне естественной.

– Да, если человек безмерно влюблен, можно представить себе все, что угодно.

– А разве Америго не безмерно влюблен?

Она ответила не сразу, словно подыскивала подходящее слово, чтобы выразить меру чувств Америго, но в конце концов повторила вслед за мистером Вервером:

– Безмерно.

– Вот видите!

Но она по-прежнему улыбалась – она все еще не вполне соглашалась с ним.

– Это еще не все, что требуется.

– Чего же больше?

– А вот что – его жена должна суметь добиться, чтобы он действительно поверил, что она действительно верит. – И Шарлотта пояснила еще более ясно и логично: – Насколько он по-настоящему поверит, в данном случае будет зависеть от того, насколько она по-настоящему верит. Например, – продолжала Шарлотта, – князь, может быть, пришел к выводу, что Мегги, как правило, стремится всегда и во всем угождать вашим желаниям. Возможно, он учитывает, что на его памяти она никогда не поступала иначе.

– Что ж, – сказал Адам Вервер, – чем это может его испугать? Какая такая ужасная катастрофа разразилась из-за этой особенности в характере Мегги?

– Да как раз вот эта! – С этими словами Шарлотта как будто выпрямилась во весь рост, представ перед ним прямой и открытой, как никогда раньше.

– Сам по себе наш маленький вопрос? – Глядя на нее в эту минуту, он так разволновался, что мог разве только мягко удивиться в ответ. – Может быть, имеет смысл немного подождать, прежде чем называть его катастрофой?

Шарлотта в самом деле подождала с ответом, хотя, безусловно, и не столь долгий срок, какой имел в виду мистер Вервер. Но когда минута истекла, Шарлотта заговорила все так же мягко:

– Чего вы намерены ждать, милый друг?

Вопрос повис в воздухе. Тем временем оба смотрели друг на друга так внимательно, точно каждый выискивал в другом признаки откровенной иронии. И в самом деле, эти признаки проявились настолько явно в лице мистера Вервера, что Шарлотта, словно стыдясь произведенного эффекта, и в то же время как будто вынужденная наконец извлечь на свет божий нечто, до сих пор тщательно скрываемое, внезапно резко изменила тактику, приведя чрезвычайно логичный довод:

– Вы, может быть, не обратили внимания, но я никак не могла не заметить, что, вопреки всем вашим предположениям – нашим предположениям, если угодно, – Мегги пишет о своей радости только вам одному. Ко мне она не обращается с излияниями и восторгами.

Это был сильный аргумент, и мистер Вервер невольно запнулся, глядя на нее расширенными глазами. Но, как и прежде, сохранил присутствие духа – не говоря уже о добродушном чувстве юмора.

– Вы жалуетесь как раз на то, что окончательно решает дело. Она уже считает, что мы – одно!

Бог с ней, с логикой; умеет он все-таки сказать!.. Шарлотте вдруг страшно захотелось сделать ему приятное. Так она и поступила, очень просто и недвусмысленно.

– Знаете, вы мне и правда нравитесь.

Что же могло из этого воспоследовать, как не то, что мистер Вервер еще пуще взыграл духом?

– Я понял, в чем дело. Вы не успокоитесь, пока не получите «добро» от самого князя. Пойду-ка я, – объявил счастливец, – протелеграфирую ему по секрету, что вам хотелось бы получить от него несколько слов, ответ оплачен.

А Шарлотта на это, очевидно, могла только улыбнуться опять:

– Какой именно ответ оплачен – его или мой?

– О, я с радостью оплачу любой ваш ответ, пусть в нем будет сколько угодно слов. – Он добавил, продолжая шутку: – И не стану требовать, чтобы вы показали мне свое послание.

Она ответила в тон:

– А послание князя показать потребуете?

– Ни в коем случае. Можете сохранить его в глубокой тайне.

Он говорил так, словно и впрямь собрался телеграфировать князю, но тут Шарлотта, видимо, решила, что шутка зашла слишком далеко и теперь слегка отдает дурным тоном.

– Все это ничего не значит. Разве только он сам захочет прислать мне несколько слов. Но с чего бы такая мысль пришла ему в голову? – спросила Шарлотта.

– В самом деле, не с чего, – подхватил мистер Вервер. – Он ведь не знает о вашей патологической щепетильности.

Шарлотта не была в этом так уверена, но вслух согласилась:

– Да, это ему пока что неизвестно. Может быть, когда-нибудь он с этим столкнется, но пока еще нет. Во всяком случае, я готова применить к нему презумпцию невиновности. – На этом, по мнению Шарлотты, дело как будто прояснилось, но тут же ее вновь охватило беспокойство. – Зато у Мегги нет такого преимущества, она-то знает о моей патологии.

– Что ж, – сказал Адам Вервер, которого все это наконец слегка утомило, – я думаю, она вам еще напишет.

Об этом столько говорилось, что он и сам начал понемногу ощущать, что такое упущение со стороны его дочери в самом деле несколько странно. А ведь Мегги ни разу в жизни не случалось делать что-то неправильное дольше трех минут подряд.

– Ах, я же не утверждаю, будто у меня есть на это право, – сделала Шарлотта довольно причудливую оговорку – и ее слова как будто подтолкнули мистера Вервера.

– Очень хорошо: я и сам бы этого хотел.

И тут, словно растроганная тем, что он с таким постоянством принимает ее точку зрения, и притом более или менее вопреки самому себе, Шарлотта доказала, что она тоже способна пойти ему навстречу.

– Я говорю об этом только потому, что Мегги всегда и во всем безупречна, а тут вдруг ей не хватило великодушия. Она, конечно, не обязана, – продолжала Шарлотта, – но если все-таки напишет (вот вы же считаете, что мы еще можем этого ожидать), это будет завершающий штрих. Это будет прекрасно.

– Тогда пошли завтракать. – Мистер Вервер глянул на часы. – Письмо будет здесь, когда мы вернемся.

– А если не будет, – улыбнулась Шарлотта, оглядываясь по сторонам в поисках боа из перьев, которое она отложила, сойдя вниз, – если не будет, что ж, значит, для полного счастья нам не хватило сущего пустяка.

Он увидел ее боа на ручке кресла, с которого она поднялась ему навстречу, и подал ей, стараясь держать повыше, чтобы чудесная пушистая мягкость касалась лица – ибо это было дивное изделие Парижа, купленное накануне под его непосредственным покровительством. Но прежде, чем отдать боа Шарлотте, он на мгновение задержал его