Золотая чаша - Генри Джеймс

Шарлотта примолкла, как будто рассматривая столь благую перспективу с точки зрения Мегги, после чего сделала небольшую уступку:

– Я вижу, вы основательно все продумали!

– Разумеется, я все продумал – только этим и занимался в последнее время! Она уже давно ничему так не радовалась, как тому, что вы теперь рядом со мной.

– Я должна быть рядом с вами, – сказала Шарлотта, – потому что ей так спокойнее?

– Но ей действительно так спокойнее! – воскликнул Адам Вервер. – Если сами не видите, спросите ее.

– Спросить ее? – изумленно отозвалась девушка.

– Ну конечно, прямо так и спросите. Скажите ей, что вы мне не верите.

Она все еще колебалась.

– Вы предлагаете написать ей письмо?

– Безусловно. И как можно скорее. Завтра.

– Ах, я, наверное, не смогу, – сказала Шарлотта Стэнт; ее, казалось, позабавила такая резкая перемена темы. – Когда я ей пишу, то обычно рассказываю о том, хорошо ли кушает Принчипино, и о визитах доктора Брэди.

– Прекрасно; в таком случае задайте ей вопрос лично. Поедем в Париж и повидаемся с ними, не откладывая.

Тут Шарлотта вскочила так порывисто, что ее движение было похоже на безмолвный вскрик; но что она хотела сказать, так и осталось невысказанным. Она стояла, не сводя с него глаз, – он же продолжал сидеть, как будто нуждаясь в опоре, словно это помогало возносить к ней свою мольбу. Но вот ей пришло в голову нечто новое, и она милостиво поделилась с ним своим впечатлением.

– Знаете, по-моему, я вам действительно немного «нравлюсь».

– Благодарю вас, – сказал Адам Вервер. – Так вы поговорите с ней сами?

Шарлотта все еще колебалась.

– Вы говорите, мы поедем к ним туда?

– Сразу же, как только вернемся в «Фоунз». И будем ждать их там, если понадобится, пока они не приедут.

– Ждать их… в «Фоунз»?

– Ждать их в Париже. Это будет само по себе очаровательно.

– Вы возите меня по таким приятным местам… – Она подумала еще немного. – Вы предлагаете мне чудесные вещи.

– Только благодаря вам они становятся приятными и чудесными. Каким с вами стал Брайтон!..

– Ах, – возразила она почти нежно, – что я делаю такого особенного?

– Вы обещаете мне то, в чем я так нуждаюсь. Ведь вы обещаете мне, – настойчиво повторил он, вставая, – обещаете, что поступите так, как скажет Мегги?

Ах, для этого нужна полная уверенность.

– Вы хотите сказать – если она меня об этом попросит?

Ему как будто передалось ее настроение. Нужна полная уверенность. Но разве он и так не уверен?

– Она вам скажет. Она будет говорить за меня.

Похоже, он ее наконец убедил.

– Очень хорошо. Можно до тех пор мы больше не будем говорить об этом?

Мистер Вервер засунул руки в карманы и выразительно приподнял плечи, выказав тем самым известную долю разочарования. Но вскоре к нему вернулась его обычная мягкость и образцовое терпение.

– Конечно, я не стану торопить вас. Тем более что проведу это время вместе с вами, – улыбнулся он. – Может быть, если мы будем постоянно рядом, вы поймете. Я хочу сказать: поймете, насколько вы нужны мне.

– Я уже понимаю, – заметила Шарлотта, – насколько вы убедили себя в этом. – Но она не могла не повторить еще раз: – К несчастью, это далеко не все.

– Ну, тогда – насколько вы поможете наладить жизнь Мегги.

– «Наладить»? – эхом откликнулась она, словно это слово слишком многое значило. И тихонько протянула с сомнением: – О-о! – пока они шли прочь, рука об руку.

13

Мистер Вервер сказал Шарлотте, что им придется прождать в Париже с неделю, но ожидание не оказалось тягостным. Он написал письмо дочери, правда, не из Брайтона, а сразу после возвращения в «Фоунз», где они провели всего сорок восемь часов, и снова отправились в путь.

В ответ на такую новость Мегги прислала из Рима телеграмму, которую доставили мистеру Верверу в полдень, на четвертый их день в Париже, и которую он принес Шарлотте, расположившейся во дворике отеля, откуда они собирались вместе направиться на полуденную трапезу. Отправленное из «Фоунз» письмо на нескольких страницах, в котором мистер Вервер намеревался без всяких недомолвок, чуть ли даже не с триумфом сообщить свое известие, – оказалось не так-то просто составить. Он даже не ожидал, что это будет так трудно, хотя и отдавал себе отчет в важности и значительности этого документа. Впрочем, причина крылась, несомненно, исключительно в его собственном осознании необыкновенного значения происходящего, благодаря чему посланию отчасти передалось нетерпение самого мистера Вервера. Пока что главным результатом знаменательного разговора стало изменившееся отношение мистера Вервера к его молодой приятельнице, а также не менее ощутимая перемена в ее отношении к нему, и все это несмотря на то, что он больше не пытался «открыть» запретную тему, не говорил даже о депеше, отправленной в Рим. Между ними царила деликатность, сплошная деликатность – подразумевалось, что Шарлотту не следует больше тревожить, пока Мегги не успокоит ее сомнений.

Но именно из-за этой деликатности и возникла между ними такая напряженность в Париже, который оказался очень похож на Брайтон, усиленный стократ. Мистер Вервер, наверное, мог бы объяснить это неопределенностью текущего момента. Все вышеназванные факторы действовали весьма специфическим образом; тут собрались воедино множество всяческих умолчаний и предосторожностей, двадцать разнообразных намеков и треволнений – мистер Вервер едва ли умел определить их словами; и все же они заставляли на каждом шагу признавать реальность ситуации и смиряться с нею. Он временно оставил попытки убедить Шарлотту, дожидаясь, пока другое лицо придет ему на помощь; и все-таки то, что произошло между ними, подвело их к чему-то новому, и никто другой уже не мог этого ни умалить, ни преувеличить. Что удивительно – все эти обстоятельства вынуждали больше думать об условностях и о соблюдении приличий, которыми они с таким удовольствием пренебрегали до той знаменательной прогулки вдоль брайтонского пляжа. Мистер Вервер полагал, – или мог бы прийти к такому выводу, будь он в состоянии рассуждать хладнокровно, – что дело тут в самом Париже; в этом городе таятся особые, глубинные голоса и предостережения, и, если позволить себе «лишнее», он устраивает на вашем пути коварные западни, прикрытые сверху цветами, заманивая вас и провоцируя на дальнейшие излишества. Странные видения носятся в здешнем воздухе, и если не остережешься, как раз и примешь личину одного из них. Он же стремился иметь всегда лишь одну личину: образ джентльмена, честно играющего в любую игру, с какой столкнет его жизнь, – и потому, получив послание Мегги, возрадовался несколько даже непоследовательно. Сочиняя свое сообщение из «Фоунз»,