Золотая чаша - Генри Джеймс

юной приятельницы на благое дело заботы о душевном покое его дочери. Прохладная ночная тьма вновь сомкнулась вокруг него, но в сознании по-прежнему царила полная ясность. И не в том дело, что решение так точно подошло к загадке, а в том, что загадка идеально подходила к решению. Средство, которое было ему так необходимо, могло ведь и не найтись. О, конечно, если Шарлотта ответит отказом, применить это средство не удастся; но, раз уж все так сошлось, одно к одному, стоит по крайней мере попробовать. Зато какой будет успех, мелькнуло напоследок, если он не только успокоит Мегги, но и сам станет в равной степени счастлив! Право, еще никогда в жизни ему не приходила в голову такая удачная мысль. Помышлять о чем-то подобном ради себя одного, даже при том, какие чувства посещали его в последнее время, даже отдавая должное всем этим чувствам, – нет, невозможно. Но ради ребенка… О, это совсем другое дело!

12

Совсем другое дело, и с особой отчетливостью эта разница выяснилась в Брайтоне. За три изумительных дня, проведенных там с Шарлоттой, мистер Вервер получил еще более глубокое – хотя, безусловно, все-таки далеко не полное – представление о преимуществах своего грандиозного плана. Пока он только лишь присматривался к своей идее, поворачивая ее то одной, то другой стороной, как, бывало, осматривал какой-нибудь хрупкий античный кувшин или поправлял на стене картину в раме, чтобы стекло не давало бликов на свету. А тем временем разнообразные привходящие соображения в пользу его проекта, не зависящие от мистера Вервера и потому обреченные оставаться в значительной мере неясными, пока он не «откроется» ей, – эти тонкие материи, говорю я, буквально множились у него на глазах, словно свежий брайтонский воздух и солнечное брайтонское побережье придавали им некую соблазнительную осязаемость. На этом предварительном этапе ему нравилось думать, что он может «открыться» и сделает это. Романтическое выражение само по себе словно пускало в ход механизм ассоциаций с повестями и пьесами, где красивые, пылкие молодые люди в военной форме, лосинах, плащах, высоких сапогах то и дело употребляли это слово в своих монологах.

Весь первый день мистера Вервера неотступно преследовало чувство, что он непременно должен совершить великий шаг прежде, чем закончится день второй. Это и заставило мистера Вервера сказать своей спутнице, что, пожалуй, стоило бы пробыть здесь дольше запланированных одного-двух дней. Во всяком случае, ему хотелось получше прощупать почву, и в этом отношении он явно мало-помалу продвигался вперед. Все говорило о том, что действует он не темною ночью, а ясным солнечным утром; не в спешке, суете и лихорадке, каковые опасности столь часто подстерегают заблудших на пути страсти, а планомерно и целеустремленно.

Возможно, планомерность не так увлекательна, как страсть, но зато позволяет большего достигнуть и лучше справляться с различными непредвиденными обстоятельствами, а это немаловажное достоинство. Сезон, что называется, «начался»; обычное место сбора здешнего общества, громадная, продуваемая всеми ветрами гостиница кишела разнообразными «типажами» (излюбленное словечко Шарлотты) и переполнялась оглушительным шумом, в котором тонула, тщетно соревнуясь с непрестанно хлопающими пробками, безумная музыка позлащенных и щедро увешанных аксельбантами оркестров, хорватских, далматских, карпатских, ностальгирующих и безудержно-экзотических. От такого, безусловно, нетрудно было растеряться, но друзья наши оказались на высоте и испытывали только лишь веселое удивление. В благородном уединении «Фоунз» они накопили – по крайней мере, мистер Вервер накопил – малую толику терпимости, каковую и мог теперь израсходовать на буйную пестроту светской жизни. Поместье «Фоунз», каким воспринимал его мистер Вервер и что подтверждали также Мегги и Фанни Ассингем, находилось вдали от мира, теперь же вся окружающая обстановка, где даже море превратилось в огромный грохочущий аттракцион с аквариумами и катанием на лодках, создавала у него ощущение, будто он находится в центре вселенной. Ничто на свете не могло бы настолько полно воплотить ту пульсацию жизни, о которой еще дома было единодушно решено постараться больше не забывать. Отчасти вышеупомянутую пульсацию жизни привносила в их дом Шарлотта, и теперь бывали минуты, когда ее спутник, быть может, чувствовал себя в долгу у этой леди за проведенную ею предварительную подготовку. Грубо выражаясь, он «привез» ее с собой, но со стороны вполне могло показаться, что это как раз она, более живая, более любопытная ко всему, более энергичная, более насмешливая, водит его за собой, показывая местные достопримечательности. Если подумать, его никогда еще никуда не водили: наоборот, он всех водил, и чаще всего – Мегги. Непривычное ощущение, несомненно, стало для мистера Вервера своеобразной вехой, отмечая начало очередного, как принято деликатно выражаться, «жизненного этапа» – весьма лестное и приятное пассивное состояние, которое могло бы стать – а почему нет? – одной из радостей будущего.

Мистер Гутерман-Зойс оказался на следующий день – ибо наш друг решил не торопиться со встречей – замечательно приветливым, общительным молодым человеком, который прямо-таки светился радушием. Он занимал небольшой аккуратный домик, довольно далеко от побережья, и жил в лоне своего семейства, что сразу же бросалось в глаза. Посетителей немедленно познакомили с целой толпой леди и джентльменов постарше и помоложе, а также детишек, побольше и поменьше, которые ничуть не менее хозяина дома блистали гостеприимством. На первый взгляд могло показаться, будто эти люди собрались здесь по случаю дня рождения или еще какого-то ежегодного и свято соблюдаемого праздника, хотя впоследствии выяснилось, что все они – члены тихого домашнего кружка, обязанные своим пропитанием непосредственно мистеру Гутерман-Зойсу. Поверхностному наблюдателю этот последний мог показаться всего лишь бойким юнцом не более тридцати лет отроду, в безупречном костюме, однако же вокруг него толпилось многочисленное потомство – числом одиннадцать, признался он без малейшего намека на жалобу; одиннадцать чистеньких смуглых личиков, но с такими древними бесстрастными глазами по обеим сторонам от столь же древних и бесстрастных носов! Они теснились рядом с отцом, пока тот беседовал с великим американским коллекционером, с которым давно мечтал познакомиться и чья очаровательная спутница, красивая, открытая, дружелюбная молодая леди (по-видимому, миссис Вервер) замечала и разнокалиберных детишек, и толстых тетушек с серьгами в ушах, и лоснящихся фамильярных дядюшек, демонстрирующих замашки истинных кокни наряду с неподражаемым акцентом, равно как и неподражаемым высокомерием, но по части элегантности значительно уступавших главе фирмы; короче говоря, она подмечала и обстановку дома, и предъявленное на обозрение сокровище, подмечала решительно все, словно в силу привычки, порожденной житейской мудростью, высоко ценила любые «забавные» впечатления. Мистеру Верверу тогда же пришло в голову, что такая наблюдательность, способность необыкновенно быстро улавливать смешное на каждом шагу,