Записки неримского папы - Олег Батлук

Когда я вижу других деток, на улице или в гостях, мне кажется, что я им тоже немного отец. Хочется их приголубить, защитить, поддержать. Я в этом особенно не усердствую – можно огрести от настоящих пап.

Герой знаменитой пьесы Вампилова говорил:

Никогда этого не понимал. Теперь понимаю.

С маленьким ребенком в доме у вас не остается никакой приватности.

Буквально никакой.

Даже в туалете, пардон, вас не оставят в покое.

Закрытая дверь – это личное оскорбление для любого ребенка.

Любимое дело Артема – дождаться, пока я отправлюсь в туалет, проследовать за мной и держать дверь посиневшими пальчиками, чтобы я ее не прикрыл. А затем стоять и следить за мной, беспомощным, неэстетичным. Мало ли что этот папа удумает, может, драгоценную туалетную бумагу утащит.

Ребенок проникает во все поры твоего бытия. Как воздух.

По сути, ребенок – это и есть твой новый воздух.

Зато ты сразу ощущаешь забытый пульс жизни.

Особенно это заметно во время дневного сна. Сынок ненадолго обезврежен добрыми феями, и у тебя остается время ровно на одно-единственное личное дело.

Как перед расстрелом. Последнее желание. Покурить или помолиться.

Так и тут. Выбираешь что-то важное, насущное, чтобы успеть.

Жизнь становится сразу такой легкой-легкой.

Больше не нужно ломать голову.

Приоритеты расставляются сами собой.

Когда смотришь на человека, то легко верится в дарвиновскую теорию. В целом, нет сомнений, что большинство людей произошли от обезьяны. И это еще в лучшем случае.

Одно уточнение – когда смотришь на взрослого человека.

Когда смотришь на ребенка, то начинаешь думать, что слепой природе не под силу сотворить такое.

Ребенок – это какое-то высшее существо, и по сравнению с детьми взрослые – очевидная деградация.

Когда ты видишь перед собой чудо детства, сложно поверить в то, что его причиной могла стать такая несуразица и пошлость, как сперматозоид.

Ребенок заставляет тебя поверить во что-то большее…

Один знакомый врач как-то сказал мне:

Я зарделся от удовольствия и, нарываясь на комплимент, уточнил:

«Нет, – ответил врач, – у тебя эмоции транслируются сразу на лицо в прямом эфире».

Я поднял брови от удивления.

«Вот как сейчас», – добавил он.

Да уж. Никогда не владел тем, что англичане называют poker face, а мы – «непроницаемым лицом».

На моей физиономии эмоции безнаказанно устраивают театр теней. В разведчики с таким лицом не берут.

Этим я напоминаю детей.

Когда дети радуются, по их щекам скачет солнечный зайчик. Когда огорчаются, по их лбу пробегают тучки.

У детей на лицах гуляет ветер. Малейшее дуновение у них внутри отражается снаружи.

В отличие от взрослых, понастроивших великих китайских стен и прячущих своих карликов за каменными физиономиями.

Дети не понимают, зачем останавливать ветер.

Все общие понятия – от дьявола.

Все слова с большой буквы, абстракции, сверхидеи.

Попросите ребенка нарисовать какое-нибудь общее понятие, добро например, и у него выйдут каракули. Дети понимают только то, что помещается на ладошке. Абстрактное добро не помещается даже в книжки.

На общих понятиях толстеют подлецы. Общие понятия – не больше, чем еще одна форма лжи.

Я не понимаю, что такое любовь к родине. Я понимаю, что такое любовь к родинке. На щеке ребенка, жены, матери. Когда люди говорят о любви к родине, они в конечном счете имеют в виду именно это – любовь к чьей-то родинке.

На свете не найдется детей, которые любят родину. Дети любят маму.

Ведь любовь, любая любовь, максимально конкретна. Я шарахаюсь от тех, кто говорит о любви к человечеству.

Потому что любовь ко всему человечеству обычно заканчивается ненавистью к конкретному человеку.

Мы с Артемом гуляли в парке. Сынок остановился перед танком на постаменте, памятником героям войны. Какое-то время внимательно разглядывал его. А потом в одночасье исчез.

Есть у малыша эта супергеройская сверхспособность – к телепортации.

Я бегал по площади перед памятником, заламывая руки.

Артем появился столь же внезапно, сколь и пропал. Он невозмутимо вышел из-за памятника. Сынок просто зашел за постамент и рассматривал танк сзади. А потом вернулся на площадь.

Мне и в голову не пришло посмотреть ЗА памятником. Потому что мир для меня давно плоский. И я не мог понять, куда сынок делся с плоской фотографии. У меня полностью атрофировалось восприятие объема.

Артем, пока еще живущий на ощупь, как только и стоит жить, беспрепятственно вошел в мою плоскую фотографию и с удовольствием там погулял.

Для него в мире еще существуют тени в глубине. Он видит реальность в 3D.

Ох, как же я мечтаю вернуться в то доисторическое, довременное время, когда мои страхи еще не понастроили вокруг декораций. Вернуться хотя бы на мгновение, чтобы снова научиться делать этот шаг внутрь нарисованного камина Папы Карло…

Я пересматривал старые видео и наткнулся на ролик, в котором я укачиваю трехмесячного Артема и пою ему советскую лирическую песню «Зачем, зачем на белом свете есть безответная любовь…».

И такой надрыв у меня в голосе на том видео, такой неподдельный нерв, как будто это поется не пухлому малышу, а черноокой соблазнительнице.

А ведь это недалеко от истины… До этого я никогда и ни к кому не относился с таким надрывом и таким нервом, как к этому сопящему свертку.

Любовь к детям – это не просто еще одна любовь. Это любовь любовей.

Если я, мужчина, чувствую это, могу только представить, какое электричество испытывают женщины, мамы.

Мне кажется, после рождения ребенка женщина выбрасывает все то, что она до этого называла любовью, на помойку, как одежду, которая внезапно стала ей мала сразу на несколько размеров. В ее глазах пресловутая любовь к мужчине, та самая великая-превеликая и сто раз воспетая, по сравнению с этим новым, громадным выглядит как карнавальный костюм.