Записки неримского папы - Олег Батлук

Неглупый мужчина должен это понять, вовремя заметить и сделать шаг назад. Конкурировать с природой бесполезно.

Флешбэки из детства – самые кинематографичные моменты в жизни.

Лет до сорока я жил без тени. За моей спиной не было длинных темных тоннелей, из глубины которых меня окликали навсегда ушедшие поезда.

И вдруг мне начали показывать флешбэки. Как будто в мою глухую деревню наконец привезли кино.

Это мгновения, когда тебе на голову вдруг выливают из ведра радугу. Мгновения цветной фотографии посреди монохромности будней. Мгновения косноязычного нечленораздельного счастья.

Я вспоминаю эпизоды из своего детства, в которых нет абсолютно никакого высшего предназначения или тайного смысла. Например, как я ребенком лежу ночью в кровати и слежу за тем, как по потолку крадутся тени от света автомобильных фар. Или как я иду по полю к реке с папой, а поле бесконечное. И папа бесконечный. И я.

Вот это последнее, про папу, это вообще аль денте детских воспоминаний и, не больше не меньше, секрет детства.

У ребенка есть ощущение вечности. Возможно, оно осталось от Бога, который еще совсем недавно держал будущего младенца на своих теплых ладонях.

У ребенка пока отсутствует хронограф, эта часовая бомба всех печалей. Наши внутренние часы запускаются вместе с первой потерей.

Ощущение вечности у ребенка – это его святая вера в одноразовость мира. Вера в то, что это мгновение – единственное в своем роде. В то, что вселенная дана ему стопроцентно здесь и сейчас, а не где-то там или когда-то еще, дана безотлагательно, вне конкуренции, без остатка, без кавычек, без кнопок перемотки.

Откладывать на потом – это умение взрослых. Как можно отложить на потом папу?

Эта младенческая наука доступна каждому. Как великий клад детства, закопанный нами самими под толщей лет.

Просто взрослые не умеют любоваться вечностью, не повредив пыльцу. Они начинают отрывать у нее крылышки. Анализировать красоту и летучесть момента. Сравнивать с другими. Именовать.

Бабочки вечности живут только на открытых ладошках. Их нельзя унести в кулаке.

Поймать такую и не сжать пальцы – на это способен только ребенок.

Третий год подряд я отправляю жену с Артемом на все лето, как у классика, на деревню дедушке. Ну, хорошо, почти как у классика: на деревню бабушке.

Бабушка Артема, мама моей жены, моя теща (вот сколько титулов у этой прекрасной женщины) живет в сельской местности в семистах километрах от Москвы.

У такой удаленности есть два очевидных преимущества.

Во-первых, там в воздухе еще сохранился воздух. В отличие от Москвы. Там можно съесть курицу, которая росла на твоих глазах, и спокойно лечь спать. В отличие от Москвы. Где тоже можно съесть курицу, но сразу спать ложиться нельзя. Потому что если это все-таки была не курица, а такой шанс есть всегда, вам перед потерей сознания еще нужно успеть вызвать неотложку. Наконец, там перед частными домами есть дворы, в которых торчит морковка. В отличие от Москвы. Где перед домами тоже есть дворы, но в них торчат алкаши.

Поэтому, если вы не хотите вместо ребенка вырастить себе камбалу – плоскую, серую, с выпученными глазами, как выглядят большинство москвичей, – лучше увозите детишек подальше.

Во-вторых, теща, находящаяся в семистах километрах от тебя, особенно любима. Такой вот необъяснимый научный феномен.

Несколько раз в месяц я исправно навещаю семью в деревне. Пары дней в тех местах мне самому обычно хватает, чтобы отдышаться и порозоветь.

С деревнями – как у Толстого. Все большие города большие одинаково, каждый маленький населенный пункт маленький по-своему. Каждая деревня – немного Твин Пикс. У каждой деревни есть своя изюминка-твинпиксинка, которая делает ее особенной. И это не только названия, которые русский народ очевидно придумывал с бодуна, в чем у меня нет никаких сомнений.

Что такого необычного в нашей деревеньке, наглядно иллюстрирует следующий случай.

Однажды мне на улице повстречались два мальчика. Одному примерно лет 5, другой постарше, допустим, лет 8. Они подходили ко всем прохожим с какой-то бумажкой. Я про себя вздрогнул – неужели и здесь реновация. Малыши подошли и ко мне.

«Вы не видели его?» – спросил меня старший и протянул бумажку с изображением пропавшей собаки.

Я только приехал и находился в деревне от силы минут пять. Я не то что собак – людей еще толком не видел. По сути, эти два карапуза были первыми.

Несмотря на всю трогательность и душещипательность момента, в нем таилась одна твинпиксинка.

При всем желании помочь малышам я был не в силах. Даже если бы я и встретил на улицах деревни создание, изображенное на бумажке, то не смог бы поймать его и вернуть хозяевам. Потому что я уже минут пять как лежал бы в глубоком обмороке. Эта собака напугала бы самого сэра Баскервиля.

Дело в том, что на бумажке у мальчиков была не фотография пропавшего пса, а его рисунок. Детский. Причем, судя по художественному решению, явно рисовал младший. Узнать в этом пастернаковском сплетеньи рук сплетеньи ног собаку не смог бы даже кинолог со стажем. Из понятного читалась только кличка, написанная корявым почерком, – Лорд.

Я отрицательно покачал головой.

«А давно пропала?» – спросил я сочувственно.

«Час назад», – тяжело вздохнул младший.

Я представил, как этот малыш в течение последнего часа в отчаянии выводил каракули, разбавляя акварель своими слезами.

«Ну ладно, – сказал я, чтобы как-то утешить этих двоих, – если увижу вашу собаку, обязательно вам скажу».

«Это не собака, – зло ответил старший, – это кот».

И малыши разочарованно зашагали дальше, размахивая объявлением.

Кот по кличке Лорд. Которого ищут после часа отсутствия. А я вот так вот смело разгуливаю по улицам этой деревни средь бела дня. Самоубийца.

У Артема, как у товарища Деточкина, очень много родственников. Особенно женского пола, благодаря деревне. В деревне, в дикой природе, мужик не водится, слишком суровые условия. А женщины в русских селеньях по-прежнему есть. Со времен Некрасова мало что изменилось…

В Москве у Артема две бабушки – одна родная, другая двоюродная, соответственно «баба Наташа» и «баба Лариса».

В деревне также есть родная бабушка – «баба Нина». А у нее аж три сестры, как у Чехова (хотя нет, она же сама четвертая получается, что не как у Чехова): «баба Маша», «баба Вера» и «баба Люба».

Наконец, в комплекте имеется даже одна настоящая прабабушка, «баба Настя».