Краткая история Японии - Джон Г. Кайгер

Несмотря на разнообразные ограничения, даймё, образно говоря, владел всем (и часто намного бо́льшим), что мог увидеть с башни своего замка. Впрочем, более точно, хотя и не столь поэтично, было бы сказать, что в действительности всем владела бюрократия княжества. Во внутренних делах, как и в отношениях с сёгуном, даймё стали «жертвами» бюрократизации: существенная часть полномочий, которые у них были в начале XVII века, когда они правили единолично, довольно быстро перешла к советам наследственных «старейшин кланов» (каро). Такие советы служили местным эквивалентом старшего и младшего советов сёгуна, и под их контролем небольшая группа высокопоставленных чиновников (бугё) и выборных представителей деревенских групп (дайкан или гундай) осуществляла повседневное управление. Во всех, за редким исключением, княжествах, к середине XVII века самураи стали постоянными жителями призамковых городов. На постепенное сосредоточение власти в центре работали и другие факторы. Самым примечательным из них была политика, в соответствии с которой администрация княжества, а также бакуфу выплачивали все большему числу самураев фиксированное жалованье, тем самым возвращая себе административный контроль над землями, первоначально переданными вассалам среднего звена в виде мелких феодальных наделов. Поэтапная бюрократизация и централизация происходили повсеместно.

Развитие института потомственных управляющих советов многим было обязано периодическим отъездам даймё в Эдо, продиктованным системой поочередного несения службы. Учреждение «выездного кабинета», когда даймё брал с собой в ставку одного или нескольких старейшин, позволяло ему иметь полное представление о делах княжества. Тем не менее руководство им в основном было передано в руки министров, которые оставались в призамковом городе, и даже когда даймё фактически находился в своих владениях, перспектива вскоре снова оставить их, несомненно, не позволяла ему грубо вмешиваться в решения старейшин. При Токугава волевой даймё не утрачивал возможность сохранять влияние, но должен был в полной мере учитывать и общегосударственную политику, и устоявшуюся местную практику.

Политическая фрагментация, сопровождавшая развитие всей этой системы, получившей название бакухан, естественно, привела к иррациональному дублированию административных функций и неизбежному переизбытку чиновников. Но она же дала всей стране основы политического порядка, где соблюдение законов и сбор налогов обеспечивались не только на региональном, но и на местном уровне. Более того, несмотря на региональные и плюралистические, то есть подразумевающие множественность взглядов, допущения системы, сходство между одним руководящим органом и другим (скажем, между учреждениями разных княжеств, а также между княжествами и бакуфу) позволили создать общую политическую культуру, опыт управления, охватывающий всю страну и все сословия. Готовность подчиняться приказам вышестоящих чиновников, даже в вопросах, касающихся налогов, а также существование общей политической культуры дали возможность лидерам японского общества после 1868 года быстро добиться успехов в выполнении задачи, которую они считали главной, — создании единого и прогрессивного национального государства.

Местная автономия, безусловно, порождала полезные инициативы. В частности, в области финансов почти все власти княжеств столкнулись с той же нехваткой средств, которая преследовала бакуфу, и в начале XIX века некоторые из них предприняли меры восстановления, оказавшиеся замечательно успешными, даже более успешными, чем политика самого бакуфу. В интеллектуальных вопросах система также допускала значительное разнообразие, и в кое-каких княжествах появились уникальные научные и образовательные традиции, которые в неспокойное время после 1840 года принесли пользу всему государству и стали идеологической основой его стремительного продвижения к современности.

Да, местная автономия действительно была неотъемлемой частью системы сёгуната Токугава, в том смысле, что княжества с самого начала существовали как полунезависимые и вполне дееспособные образования. Более того, со временем они оказались тесно интегрированы в общую административную структуру и в то же время смогли консолидировать свою (пусть и подчиненную) позицию относительно бакуфу. Это значит, что говорить о токугавской системе, или Токугава бакуфу, имеет смысл лишь при обсуждении административной структуры и развития в XVII — начале XVIII века. Если речь идет о более позднем периоде, данные термины хуже отражают фактическое положение дел, в частности распределение власти, и здесь лучше оперировать понятием «система бакухан». Этому процессу способствовал переход в политике XVII века от доводов силы к принципу морального убеждения. Кроме того, свою роль сыграло и постепенное сплочение всех даймё (не только тех, кто имел непосредственное отношение к правящей верхушке), которое повлекло за собой стирание границ и общее смягчение традиционных взглядов.

Со времен Иэясу подавляющее большинство даймё делились на две категории: фудай и тодзама. Фудай были потомственными вассальными князьями, наследниками и главами тех семей, что уже служили роду Токугава до битвы в Сэкигахаре, а тодзама называли «посторонних князей» — их предки изначально имели равный статус с Иэясу и принесли ему присягу только после решающей победы. Княжества фудай обыкновенно были маленькими, но располагались стратегически важно — вокруг равнины Канто, по оси, тянущейся в уезд Кинай, в самом Кинай и на границах крупных княжеств тодзама. Из фудай даймё (около 130 семей) было подавляющее большинство советников и старших чиновников бакуфу, и те, кто занимал такие должности, естественно, получал больше власти и больше престижа, чем имели бы, оставаясь мелкими правителями на местном уровне. Именно княжества фудай преданно следовали за начинаниями Токугавы и поддерживали нововведения во внутренней организации владений и законодательстве. Другими словами, дома фудай были теснейшим образом связаны с бакуфу — его судьба являлась их судьбой.

Тодзама традиционно вызывали у Токугавы недоверие, и эти даймё, хотя и обладавшие обширными землями, не могли надеяться на должности в администрации сёгуната, открытые для фудай. Тем не менее в долгосрочной перспективе даже тодзама оказались в выигрыше. В XVIII веке ни одной группе даймё бунтовать было не выгодно. Длительные периоды проживания в Эдо — городе, где многие князья родились, провели детство и позднее заводили обязательные резиденции, несомненно, способствовали возникновению разнообразных неформальных связей и общности взглядов между ними, а также между ними и высокопоставленными представителями рода Токугава. Этому же способствовали браки и усыновления (практику усыновления использовали очень широко, чтобы ни один род даймё не оборвался из-за отсутствия наследников). Таким образом, многие военные феодалы оказались связаны многократным родством друг с другом, а также с киотской знатью и домом Токугава.

Примерно к началу XIX века правление Токугава на высшем уровне превратилось в сложную коалицию различных интересов. Эти интересы сохраняли свои индивидуальные особенности, и связи между ними часто были негласными, семейными, а не формальными и официально установленными. Былые разногласия к тому времени превратились в общие воспоминания, а существующий режим устраивал и вознаграждал всех: придворную знать и даймё, сёгуна, старших священнослужителей и старейшин кланов, а также вассалов Токугава. В основе системы правления, основанной на взаимодействии элит, лежали плюралистическая структура системы бакухан и практика расширения административной власти на один общегосударственный центр и множество местных автономных. Именно это, безусловно, стало основополагающим принципом японской политики, как мы убедились ранее на примере эволюции правления в период Хэйан, когда страной руководили знатные семьи и религиозные общины, связующим звеном между которыми был двор, а также на примере диархии периода Камакура и стремления Хидэёси к «федерации». В токугавские времена эта плюралистическая структура приобрела новые отличительные черты, став еще более авторитарной и всеобъемлющей, а значит, более могущественной. Тем не менее ее исторический характер не вызывает сомнений.