Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова

Это специально оборудованное место для жертвоприношений, ажертва я. Как жертвенное животное, меня опоили чем-то ужасным, таким, от чего язаснула так, как будто умерла.

Лучше бы я умерла на самом деле!..

Прижимаясь спиной к стене, ведя по ней ладонями, онадвинулась в обратную сторону, к «алтарю», на котором все горели свечи, и вдругодна догорела, затрещала, упала и покатилась.

Мелисса зажмурилась.

Когда свечи догорят, он придет, почему-то решила она. Онпридет, чтобы совершить надо мной что-то ужасное, такое, что даже представитьсебе невозможно.

Никто не похищал ее из-за денег. Ее похитил какой-тоненормальный, и с его извращенным сознанием Мелиссе теперь предстоит бороться.

Господи, спаси, сохрани и помилуй меня, грешную!..

Тяжесть в голове проходила. Должно быть, от страха, отчаянияи адреналина действие препарата, который тот подмешал в воду, закончилось.

— Мне нужно выбираться отсюда, — вслух сказала себе Мелисса.— Иначе я тут пропаду, чего доброго. Где здесь выход? Ведь если он сюда вошел,значит, выход есть! Где он?..

Ведя ладонями по стене, она пошла направо от грубосколоченных козел, на которых горели свечи. Стена была абсолютно гладкой, ибыло совершенно ясно, что в ней нет никаких отверстий. Она была гладкой,заштукатуренной, и когда Мелисса постучала по ней, звук получился глухой, как ввату. Должно быть, стена была еще и очень толстой.

Но ведь выход должен быть!..

Она примерилась и снова стукнулась головой о стену, виском,так, чтобы стало больнее, охнула, потому что череп словно просверлило, и толькотут сообразила посмотреть наверх.

В потолке был лаз.

Деревянная крышка, как ремнями, перехваченная железнойсбруей.

До потолка высоко. Не достать. Закинув голову, онапотянулась и не достала.

Тихо, тихо, приказала она себе. Без паники.

Лаз есть, и это уже хорошо. Значит, я не в темнице доктораЗло из кинофильма про Джеймса Бонда. Или из какого-то другого кинофильма.

Если мне не достать, как же спускался тот, кто соорудил…алтарь? Прыгал? Это маловероятно, у него были свечи и все такое. Как он тогдаспускался? Хотя… на поверхности у него вполне могла быть лестница и, скореевсего, есть. Он открывал лаз, спускал лестницу и осторожно слезал по ней,стараясь не упасть.

Мелисса быстро и крепко зажмурилась, чтобы не представлятьсебе, как именно он спускался вниз, а она спала!.. Она ничего не чувствовала,не слышала, а он мазал ей глаза и губы свечным церковным воском и ставил еефотографию на алтарь!

У меня нет лестницы. Но у меня есть кровать! А на ней естьметаллическая сетка!

В мгновение ока она подскочила к кровати, навалилась наспинку и стала толкать. Кровать ехала неохотно, скребла по цементному полу,стонала и скрипела, но Мелисса подтащила ее под лаз, взобралась и двумя рукаминадавила на доски.

Господи, спаси, сохрани и помилуй меня, грешную!..

Люк был хлипкий и, похоже, трухлявый, потому что за шиворотей сразу посыпался какой-то мусор, и Мелисса, как испуганная кошка, присела,пережидая, когда он перестанет сыпаться.

А что, если тот наверху?.. Если он услышит, как онаскребется, и все поймет?! Тогда он придет и убьет ее!

Впрочем, если убьет, это не самое страшное. Страшно, еслистанет делать с ней что-то такое, для чего ему и нужен его дьявольский алтарь!

Труха все продолжала сыпаться, бесшумно слетать на пол.Мелисса следила за ней глазами.

«Он все равно меня убьет — сейчас или потом. Он убьет меня,и я даже не сумею сказать Ваське, как я его люблю и как пусто жила без него. Мыпоссорились, и теперь он думает, что я вздорная баба и больше не люблю его, и яне могу умереть, пока не скажу ему о том, что самое лучшее в моей жизни, самоенадежное, верное, славное, все самое дорогое, кроме моих книг, пришло ко мневместе с ним. До него был только Герман и ужас, который он сделал со мной. Тамтоже была ловушка, там меня тоже пытали. Там не было алтаря, но пытка быласамая настоящая, и после той пытки я больше не могла жить! Я стала жить, когдапоявился Василий и объяснил мне, что все хорошо! Что есть я, он и что любовь —это что-то очень похожее на воскресенье в мамином доме, где пахнет плюшками,чистыми полами и крепким чаем, где ничего не страшно, где есть кому рассказатьобо всем!.. Где не надо бояться выглядеть „не так“, „делать лицо“ и „держатьспину“. Где можно валяться и дрыгать ногами, от радости или от горя, и тебя всепоймут, простят и погладят по голове. Где самая вкусная еда и самая удобнаяпостель, где крепостные стены отгораживают тебя от зловещего и сложного мира идобрые стражники никогда не допустят к тебе врагов или плохих людей. Я должнасказать ему, что люблю его так, а для этого мне нужно выбраться отсюда. Чего бымне это ни стоило!»

Может, даже и хорошо, что он услышит. Может быть, мнеудастся ударить его, оглушить на время, и у меня будет шанс. Пусть только один.

Господи, спаси, сохрани и помилуй меня, грешную!..

Мелисса распрямилась и изо всех сил ударила в доски. Ониподпрыгнули, посыпалась труха, что-то задребезжало железным дребезгом.

Если с той стороны люк закрыт на металлическую щеколду, мнене справиться.

Мелисса Синеокова писала романы и потому обладала отличноразвитым воображением. Она моментально представила себе эту щеколду,заржавевшую, прочную, глухо сидящую в пазах.

Нет, нет, нет!..

Она ударила еще раз, зажмурилась, потому что труха сыпаласьтеперь не переставая и попадала в глаза, и стала молотить изо всех сил.

Раз, раз и еще, еще, еще!..

Кажется, она в кровь разбила кулак и успела мелькомподумать, что теперь вся работа встанет, потому что печатать с разбитой рукойневозможно!

В прошлом году они с Васькой катались в Австрии на лыжах.Там, в Австрии, была сказочная деревушка, как с рождественской открытки,маленькая, заснеженная, пряничная. Хозяин отеля, пузатый и громогласный, вклетчатом фартуке, варил по вечерам глинт вейн и разливал его в большие кружки.Накатавшись до дрожи в ногах, они сидели у камина, пили глинтвейн и смотрели наогонь, и не было в жизни Мелиссы Синеоковой ничего лучше, чем сидеть рядом с Васькой,привалившись плечом к знакомо пахнущему свитеру, попивать глинтвейн и слушать,как в бильярдной стучат шары и что-то кричат немцы, такие же пузатые игромогласные, как хозяин. Иногда она засыпала в кресле, и Васька ее потомдразнил, говорил, что она храпит. Почему-то это называлось «кошкин храп», и онане могла понять, почему кошкин! Он никогда не называл ее кошкой! На горе онаоднажды упала, вывихнула запястье и долго скрывала это от издателя, которыйпришел бы в ужас от того, что она опять задержит рукопись!..