Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова

— Ну, вот сам и выяснишь. Заодно, может, узнаешь, вдруг унее какие мотивы были, влюблена там или что…

— Попробую.

— А ты что там делал, в гостинице-то? Вот я все думал:остальные-то ладно, а ты туда как попал?! Что тебя понесло-то?!

— Служба безопасности доложила, что Садовников с газетойСосницкого встречается. Я поехал посмотреть.

— Сам?!

Баширов вдруг рассердился:

— А кто за меня поедет, Тимофей?! Ты, что ли?! О том, чтомне Садовников нужен, как брат родной, никто не знал и знать не должен был!Кого я мог туда отправить?!

— Да, — согласился Кольцов. — Это верно. Извини.

Они помолчали. Все было сказано, и то, что один из них вдругпопросил помощи другого, да еще был так предельно откровенен, моментально и,должно быть, навсегда, изменило их отношение друг к другу.

Они были двумя хищниками, каждый из которых охотился насвоей территории. Никогда ни один из них не нарушал границ этой территории,лишь с настороженным любопытством поглядывал, что там, за границей, поделываетдругой. Впервые они вышли на охоту вдвоем, и осознавать это было непривычно истранно. Наверное, так осознавал бы себя гладиатор, вышедший на бой со львом инеожиданно обнаруживший подле себя человека с револьвером.

У льва не осталось никаких шансов. Сегодня мы едины, и мыпобедим.

И это очень странно.

И еще они не знали, кто первый должен попрощаться. Вот незнали, и все тут. Ни один, ни другой понятия не имели, как следует вести себя сравноценным… союзником. С противником понятнее и проще, а вот с союзником как?!

— Я завтра тебе позвоню, — сказал Кольцов наконец.

— Хорошо.

— Ну, тогда пока.

— До свидания, Тимофей Ильич.

Баширов нажал кнопку отбоя на мобильном телефоне, встализ-за стола. Прошелся по кабинету, размерами напоминавшему зал заседаний вофранцузском Дворце правосудия. Он любил большие помещения.

Некоторое время он смотрел в окно, потом налил себе виски —ровно полглотка — в огромный, очень тяжелый круглый стакан. Глотнул и состаканом вернулся к столу. Ему нравился запах виски, и нравилось нюхать стакан,даже когда в нем больше ничего не оставалось.

Он нажал кнопку, подержал и отпустил. Вошел секретарь, пожилой,элегантный, полжизни проработавший в общем отделе ЦК КПСС. Баширов очень уважалпрофессионализм и ценил людей, которые умеют делать свое дело.

— На завтра на середину дня редакторшу «Власть и деньги», —тихо и монотонно сказал Баширов. — Сюда не приглашайте, закажите где-нибудьстолик. Свяжитесь с ней и предупредите.

Секретарь не сказал ни слова, кажется, даже не кивнул, нокаким-то непостижимым образом дал понять, что все будет исполнено в точности.

— Завтра к десяти утра полное досье на нее. Привезти вМытищи, я там буду на заводе.

— Горячев просил доложить, что отчет у него готов, АхметСалманович.

Горячев был начальником службы безопасности.

— Мне не нужны его отчеты, — возразил Баширов и слегкаулыбнулся, смягчая жесткость тона. — Когда будут результаты, тогда пустьдоложит. Спасибо, Марк Андреевич!

Секретарь опять не сделал ни одного движения, но все жекаким-то образом выразил свои положительные эмоции и исчез.

Баширов вернулся к делам.

…кто и зачем застрелил Германа Садовникова?..

Кто и зачем?.. Зачем?..

* * *

— Затем, что было темно, а стало светло, — сама себе сказалаМелисса Синеокова.

Горло болело, как будто, пока она спала странным, каменным,неживым сном, кто-кто сунул туда руку и драл наждачной бумагой.

Она часто глотала, но слюны не было, только наждачнаясухость.

За время ее сна стало хуже не только в горле, стало хуже и вее тюрьме.

Здесь кто-то был, поняла она, когда ей наконец удалосьразлепить глаза и немного унять тошноту. И этот кто-то спустился сверху.

Поначалу она не могла понять, почему стало светло. В головегудел и булькал раскаленный чугун, рот ссохся, и казалось, что вот-вот внутринего полопается кожа и потечет кровь. Она не могла разлепить веки, просто немогла, и все тут, как будто забыла, что нужно делать, чтобы открыть глаза, апотом разлепила.

Ресницы оказались как будто смазаны чем-то, а потомвыяснилось, что на самом деле смазаны. Крупицы этой засохшей смазки остались унее на пальцах, когда она потерла глаза. Белые, как кристаллики. Губы ввысохшей пленке тоже были чем-то вымазаны, и, поняв это, она испугалась так,как еще не боялась никогда в жизни.

Все предыдущее не шло ни в какое сравнение с тем, что здесь,в ее темнице, был кто-то. Он был рядом с ней, когда она спала, он прикасался кней и даже мазал ей чем-то лицо! И не просто лицо, а глаза и губы!..

Ужас, первобытный, дикий, животный, вдруг захлестнул ее.

Воя, она бросилась на стену, пытаясь проломить ее, датьвыход ужасу, который затапливал ее, но то была крепкая стена, гладкая и безвсяких изъянов, и она даже не шевельнулась, когда Мелисса на нее навалилась.Она не дрогнула, и Мелисса кинулась к другой стене — у спинки кровати.

Она кинулась и стала биться о стену головой. Она не знала,что это так больно — биться головой о стену, — и именно боль немного ееотрезвила.

И только тут она стала соображать и поняла, почему в темницестало светло.

На грубо сколоченных козлах, где она нашла бутылку с водой,горели свечи. Много свечей разной высоты и формы, маленьких и больших, горевшихровным и сильным пламенем и слегка теплившихся.

Не сразу до нее дошло, что горящие свечи могут означатьтолько одно — тот человек был здесь совсем недавно!..

Он был здесь, ходил, расставлял и зажигал свечи, прикасалсяк ней, трогал ее, а она даже не проснулась!

Господи, помоги мне!.. Господи, спаси и помилуй меня,грешную!..

Василий Артемьев как-то сказал ей, что, когда просишьгоспода «спасти и помиловать», всегда нужно прибавлять — «грешную». Иначе неспасет и не помилует, так ему когда-то объяснил деревенский батюшка в тойдеревне, где восьмилетний Василий Артемьев проводил лето и пас овец.

Однажды с ясного неба вдруг скатилась гроза. Внезапно всепочернело, закружилось, деревья зашелестели тревожно и угрожающе, авосьмилетний Василий как раз в лес пошел, за малиной. У него был круглыйтуесок, резиновые сапоги — от гадюк — и палка, чтобы время от времени сбиватьею мухоморы, просто для забавы.