Обвиняется в измене - Айя Субботина

— Ты врешь. - Я толкаю ее все дальше к столу, и она охотно пятится, заставляя меня злобно ухмыляться. — Если бы ты знала, сколько раз я представлял тебя на нем, с раздвинутыми ногами, то не думала бы, что будешь в безопасности.

Соня меняется а лице: на секунду это непонимание, а потом паника, потому что она понимает о чем я говорю и что планирую сделать. Понимает — но не сбегает, не орет, словно резаная. Она только самую малость сопротивляется, когда я в последний раз двигаю ее всем корпусом, а потом беру за талию и, словно куклу, усаживаю на столешницу.

— Сколько раз? — влажным горячим шепотом спрашивает Соня, помогая мне плечами, когда практически сдираю с нее пальто. — Каждый день?

— Чаще - подсказываю я и рывком развожу ей ноги.

Хочу ее —хоть сдохни.

Обещал себе, что за предательство даже пальцем не трону, но сейчас это обещание кажется таким ненужным и надуманным, что я чуть ли не в первый раз в жизни позволяю себе нарушить слово.

Ее близость ударяет в голову, как крепкое спиртное: абсент или чистый ром. Хочется потрясти головой, вернуть себе способность трезво смотреть на вещи и помнить, кто она и с кем была все прошедшие дни. Может, хоть тогда бы мне не хотелось ее так сильно, что желание ударяет в копчик острым разрядом тока,  ослепляя и заглушая голос разума.

Она же просто малолетка. Ничем не хуже и уж точно не лучше остальных. Не отличается ни яркой внешностью, ни охеренной фигурой. Но почему-то именно на ней меня так жестко глючит. Пока мы не сталкиваемся в пределах одного замкнутого пространства — я еще с горем пополам могу как-то соображать и находить провалы в своей защите. Но стоит Одувану появиться на горизонте — и я превращаюсь в компас, под который нарочно положили магнит, чтобы сбить с правильного курса.

— Ты думал обо мне каждый час? — закрывая глаза, переспрашивает Соня.

— Реально думаешь, что я подсчитывал и сверялся с часами?

Хочется схватить ее как тряпичную игрушку, встряхнуть, увидеть, как на пол слетят все поганые Сашкины прикосновения, а потом забрать в свою берлогу и держать там, пока в эту белобрысую голову, наконец, не встрянет навечно: она — моя женщина, даже если она всего лишь бестолковая малолетка с детскими комплексами.

— Хочу, чтобы сказал, - почти с капризными нотами требует Соня.

Ничего не могу с собой поделать — смеюсь, как ненормальный, потому что эта детская непосредственность глушит меня, как внезапно прилетевший из космоса метеорит, которого не поймал ни один радар.

— Что? — Соня густо краснеет, пытается спрятать лицо, но я заставляю ее смотреть мне в глаза.

— Прости, зараза, я, честное слово, не считал, сколько раз думал о тебе, так что придется поверить на слово, что это было очень много и часто. Больше, чем допустимо для мужика в тридцать пять, который давно стал циником и прагматиком.

Все же она еще ребенок.

Я нарочно выбрал самую грубую формулировку, пошел петлять обходными путями, как заяц, а Одуван все равно счастливо улыбается, как будто я встал на одно колено и с розой в зубах исполнил романтическую серенаду.

— Ты самый невыносимый человек на свете, Денис Ван дер Мейер, - качает головой она, протягивая ко мне узкие ладошки, чтобы обхватить за щеки. Жмурится, потирая щетину подушечками больших пальцев, и ее улыбка становится еще шире. — Ты ведь мог просто сказать, что тебе было плохо без меня, а не вести себя, как викинг на британском берегу в первую минуту высадки.

— Тебе никогда не говорили, что ты выражаешься, как человек, которого прет от собственного охуенного ума?

— Я не зря зубрилка, чтоб ты знал.

— Нет, Одуван, ты у меня другой зверь: мелкий и въедливый, прямо в мозг.

«Мозгоебка», - даю ей мысленное определение, потому что Соня успевает заткнуть меня поцелуем.

Стоит ее губам притронуться к моим — и все моя обида, злость и желание разорвать ее на части, а потом вышвырнуть из своей головы, превращаются в сигаретный дым, от которого не остается и следа уже через пару секунд.

Я не хочу думать о том, что этими же губами она пять минут назад целовалась с Сашкой.

Я вышвырну все это из себя, как раковую опухоль.

Будем считать, что мы расплатись друг с другом: она - за мою злость, я — за ее детские импульсы.

Обо всем остальном поговорим в следующий раз. Не сегодня, потому что сегодня я хочу устроить бурное примирение. Такое бурное, что на этот раз она точно не выйдет из моей постели своими ногами.

Одуван даже целуется как маленькая: доверчиво, очень осторожно пытается протолкнуть свои губы между моими, чтобы обхватить их, пососать, как будто что-то особенно вкусное для нее. Поддаюсь, пропускаю в свой рот теплый острый язык и втягиваю глубже, слизывая с него ее особенный и неповторимый вкус. Она глухо стонет, сдерживается, чтобы не пустить в ход зубы, но я помогаю ей решиться: укладываю ладони на бедра и сжимаю так сильно, чтобы отпечатки моих пальцев проявились у нее на коже даже через несколько слоев одежды. Соня издает забавный, но уже более злой рык, который больше походит на урчание недовольной кошки, и прикусывает меня за губу.

Хочется трахнуть ее прямо тут - и мой едва способный к мыслительным процессам мозг не находит ни единого оправдания, почему я не могу сделать это прямо сейчас.

В последний раз такую ненормальную эйфорию от простого поцелуя я ловил еще в старшей школе, когда зажал в углу практикантку. Хотя, кажется, даже тогда мне не было так классно от чувства обладания и власти.

— Ты придурок, Ван дер Мейер, - шепчет Соня, теперь уже намеренно проводя острым краем зубов по верхней губе. — Ты правда хотел меня уволить?

— Ага, - ухмыляюсь ей в губы. — Вообще-то уже уволил. Так что теперь ты не стажерка Ларина, а моя личная помощница с ненормированным рабочим графиком. Надеюсь, ты способная и старательная, потому что за каждый промах я буду…

Чтобы не озвучивать очевидную форму наказания, просто отвешиваю ей шлепок по заду.

В ответ Соня заводит ноги мне на талию, притягивая к себе, словно каракатица, которая поймала жертву и не намерена отпускать ее живой.

И как только мне начинает казаться, что на этот раз у нас точно все точки над «i», что-то идет не так. Даже не сразу понимаю, почему Одуван вдруг начинает брыкаться, вырываться из моих рук. Может, снова был слишком грубым?

— Денис, пожалуйста… — Она как-то истерично вырывается, сползает со стола, чуть не падая.

— Да блядь, я тебя даже не трогал! — Ору ей вслед, потому что эта ненормальная малолетка снова несется к двери. — что с тобой не так?! Я снова должен за тобой бегать?!

Она ничего не отвечает, просто несется по коридору, так ни разу и не сглянувшись в мою сторону.

— Что с тобой, солнышко? — Мама кладет ладонь мне на лоб, и я непроизвольно отодвигаюсь, потому что прикосновение холодной кожи вызывает неприятный зуд во всем теле. — Все, с меня хватит. Я звоню врачу.