Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

– Но ведь есть же какие-то средства, чтобы прекратить все это? – спросила я.

– Нет, – снова отрезал он. А потом обронил странную фразу: – Евреи-нелегалы не болеют.

Той ночью я вообще глаз не сомкнула. Мысли путались. Я боялась, что от голода и болезни просто рухну на улице в обморок. И если меня заберет полиция, вся моя борьба окажется напрасной.

Лежа в постели и дрожа всем телом, я вдруг услышала песенку “Гансик мал”[32]. Пела не я, а мальчик, сынишка прислуги, которая очень помогла нам в год смерти мамы. Этот Фред Хайнцель еще ребенком был против нацистов.

“Почему я вдруг опять слышу эту песенку? – думала я. – Наверно, есть какая-то связь меж отказом Хеллера помочь мне и маленьким Фредом Хайнцелем”. А затем, пребывая в этом странном душевном состоянии на грани сна и яви, я решила: если разгадаю загадку, пусть это станет добрым знаком. Если же нет, не сочту дурной приметой. Иначе впаду в суеверие, что в еврейской традиции недопустимо.

Все это время я слышала голос Фреда Хайнцеля, напевающий “Гансик мал”. И вдруг перед глазами возникла картина: мы сидим у камина в столовой, в квартире моего детства на Пренцлауэр-штрассе. Мальчик рассказывал моему отцу про школу: не справлялся он с трудными упражнениями военной гимнастики, выполнения которых от него требовали, и потому на уроке физкультуры расплакался. Учителю, закоренелому нацисту и садисту, он объяснил, что больше не в силах, ему больно. А “педагог” рявкнул: “Немецкие мальчики не болеют!” Вот она, связь: “Евреи-нелегалы не болеют”, – сказал Хеллер. Хороший врач, умный диагност и психолог, всегда находивший подход к пациенткам, не терпел, когда посетители из двух его приемных перемешивались. Для него я могла быть еврейкой-нелегалкой, но не больной еврейкой.

Наутро я проснулась с облегчением. Я разгадала загадку, и со мной все опять наладится. И действительно, ровно за восемь дней я одолела болезнь.

Мало-помалу фантазия у Эвы Дойчкрон иссякла, не знала она, какими еще модными идеями удержать госпожу Янике в добром настроении. Когда-то давно Эва мечтала стать модельером и успела набросать для своей подруги эскизы пляжного комплекта, походного костюма и вечерних платьев. На дворе стоял февраль, и я предложила:

– А ты набросай костюмы для карнавала!

– Слушай, отличная идея, тем самым я убью целый день, – ответила Эва. Она вправду была мне благодарна.

Когда она показывала эскизы, зашла речь и о рождественском сочельнике, и Герда Янике рассказала про гадания на расплавленном свинце. В этой связи я упомянула о своей встрече с гадалкой, госпожой Клемштайн, и так возникла мысль обратиться к ней еще разок.

– Хотелось бы узнать, разбомбят мою квартиру или нет, – сказала госпожа Янике.

Я помнила, в какой деревне живет госпожа Клемштайн. Но чтобы выбить для себя лишнюю отлучку, заявила, что должна спросить адрес у госпожи Кох. Звонок по телефону может отнять много времени, потому что она часто расхаживает по огромной территории прачечной.

– Ступайте, времени у вас сколько угодно, – милостиво разрешила квартирная хозяйка.

Пользуясь случаем, я решила хорошенько отпраздновать свое выздоровление. В двух разных нойкёлльнских забегаловках съела по комплексному обеду. В одной – тушеную капусту, в другой – капусту с брюквой. Вкуснотища, пускай без грамма мяса или жира, но хотя бы горячее. Потом зашла в обшарпанную кафешку, выпила чашку суррогатного кофе. Такую расточительность я позволила себе только потому, что впереди маячили деньги. Ведь я решила на самом деле не ездить к этой мадам Клемштайн, а деньги, выданные на гадание, проезд и телефон, оставить себе.

Довольная, я вернулась на Ширкер-штрассе, рассказала, что госпожа Кох назвала мне только деревню, где жила гадалка, и до ее дома придется добираться расспросами. Гадание было нелегальным, и каждое толкование стоило якобы пять марок. Тогда госпожа Янике еще раз самолично погадала на свинце, вместе с одной из своих знакомых. И в тот день, когда мне по уговору предстоял первый визит к Труде Нойке, я сказала, что еду к гадалке.

Свой адрес Труда назвала мне один-единственный раз. В ту пору никто ничего не записывал, но я запомнила этот адрес на всю жизнь: Шёнляйнштрассе, 13, в Кройцберге. И вот я радостно поднялась вверх по лестнице. На втором этаже увидела овальную фарфоровую табличку с фамилией Нойке. Позвонила, услыхала за дверью шаркающие шаги. Открыл высокий худой мужчина лет сорока с лишним. По его суровому лицу скользнула мягкая усмешка, на щеках обозначились ямочки. Эта смесь суровости и человечности сразу вызвала у меня симпатию.

Хозяина звали Юлиус Нойке, или просто Юле. Инга Хуббе кое-что рассказывала мне о своем отчиме. Токарь по профессии, он выполнял очень тяжелую работу, все время стоя, а поскольку на ногах у него были трофические язвы, работа за станком становилась для него пыткой. И волей-неволей он часто сидел на больничном. Семья с трудом сводила концы с концами.

Обо мне Юле Нойке знал все. Он провел меня на кухню. Едва войдя, я сразу подумала: “Здравствуй, милая кухня!” Притом что помещение было совершенно обыкновенное, не отличалось ни особой красотой, ни экстравагантностью обстановки. Но в тамошней атмосфере я мгновенно почувствовала себя уютно.

– Располагайтесь, прошу вас, – сказал он, предлагая мне стул. Я несколько растерялась от подобной учтивости. А он с радушным жестом повторил: – Располагайтесь, прошу вас!

До сих пор не могу объяснить, почему он обращался ко мне так старомодно.

Впрочем, Юле Нойке встретил меня очень сердечно. Жена, сказал он, сейчас в Магдебурге. Иногда ездит туда, навещает свою старую мать Анну Эрнеке и трех сестер, живущих в родном городе. Но я догадывалась, что на сей раз особой целью ее поездки были поиски прибежища для меня в большой семье.

Юле Нойке угостил меня чашкой суррогатного кофе и ушел в соседнюю комнату искать печенье, припрятанное для особых случаев. Отсутствовал он довольно долго. Пока я ждала, мой взгляд упал на почтовую открытку, заткнутую за стекло кухонного буфета. Очевидно, она была от Труды, я смогла прочитать только одну сторону: доехала хорошо, с мамой все в порядке. Дальше следовало сообщение, которое я прочитала раз десять и запомнила наизусть. С неправильной расстановкой знаков препинания и произвольными заглавными и строчными буквами там было написано: “Элла, которая Могла бы говорит нет. Эрна Готова на шесть недель”. Мне сразу стало ясно, о ком и о чем идет речь.

Эта первая встреча прошла так же, как и все последующие: Юлиус Нойке оказался одним из весьма немногих мужчин, которые просто симпатизировали мне, без малейших сексуальных намеков. Никаких домогательств. Мы договорились, когда я могу прийти снова, и вскоре попрощались.

День выдался очень холодный, и я не знала, где бы мне убить время. И потому довольно скоро вернулась в квартиру Герды Янике. Подруги очень удивились, что я возвратилась так быстро. Я соврала, что все прошло удачно, прямо на окраине деревни я спросила про госпожу Клемштайн, и меня проводили к ней. Я заранее выпытала у Герды Янике, какие проблемы интересовали ее в особенности. У ее знакомой, молодой вдовы, дело шло о какой-то новой любви. Вот я и придумала истории более-менее под стать этим темам и с запинкой и большими паузами “вспомнила”, что якобы сказала гадалка. Мой рассказ имел огромный успех. Все были довольны. А мне выпал свободный день, я поела и заработала двадцать с лишним марок.