Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

С некоторой гордостью я свернула авоську цветком и положила на кухонный стол, а вокруг разместила покупки и сдачу. И при этом думала: “В ваших кругах сдачу бы зажилили, но не в наших. Мы другие”.

Потом я пошла во второй барак. Спросила у первого попавшегося работника:

– Шеф здесь?

– Не-а, пошел матерьялы закупать.

– Ладно, – сказала я, – квартиру его я заперла, покупки оставила на столе. Вот ключи… Будьте здоровы. Вполне возможно, я больше не вернусь. Хочу помириться с семьей. – И с этими словами ушла.

С мастерской, кстати говоря, обстояло непросто. Там стояли станки фирмы “Болей”, знакомые мне по “Сименсу”. Сырье для производства мелких деталей, которые на них делали, с помощью сложнейших махинаций крали на военных предприятиях, и Резиновый Директор щедро за это платил. А потом он с умилением поставлял готовые детали той же военной промышленности, а значит, любимому фюреру. В этом заключалась нелепая двойственность натуры Галецкого: дело, вызывавшее у него пламенный восторг, одновременно было средством для достижения цели, – и он мошеннически на нем наживался.

5

Совершенно спокойно я пешком отправилась на станцию “Гёрлиц”. Там прошла на перрон, от которого отходил поезд на Цойтен. Пяти минут не минуло, а паровоз уже элегантно въехал под крышу вокзала. Я села в вагон и всю поездку чувствовала себя так свободно, так легко, что едва не воскликнула: “Ой, как же здорово!”

Морозы ослабли, на берлинских улицах лежал мокрый, грязный снег. Но я ехала под сияющим солнцем через сверкающий белизной ландшафт и любовалась снежными шапками на заборах и телеграфных столбах. Вспоминалось детство. По воскресеньям отец часто брал меня на небольшие прогулки, в парк Тиргартен, в Груневальд или в Вульхайде. Однажды, когда я уже стояла готовая к выходу, он попросил немножко подождать: “Минуточку, мне нужно доделать один документ, я быстро”. Глядя ему через плечо, я увидела, как он написал на последней странице тома документов “зак.”, и сказала: “Зак и точка!”

Он рассмеялся и объяснил, что это сокращение и означает “закончено”. А затем нам обоим вдруг пришло в голову одно и то же: мы запели, а мама тем временем собирала в кухне съестное на дорогу. Под мелодию немецкого национального гимна мы, чеканя шаг, маршировали вокруг большого стола в столовой и распевали: “Зак и точка! Зак и точка!..” С того дня я часто, когда было закончено какое-то неприятное дело, говорила: “Теперь можно песней прогнать эту историю”. Так же я поступила и на сей раз. Сидела в вагоне и про себя пела наш с папой гимн на мелодию Императорского квартета Йозефа Гайдна[30], чтобы навсегда закончить главу “Резиновый Директор”.

Странным образом, Камилла Фьоки меня поджидала. Я заметила ее издалека, она стояла у калитки на ярком солнце. В элегантном черном домашнем костюме еще довоенных времен: тяжелый шелк благородной матовой стороной вверх, блестящим был только кантик. И в блузке цвета старой розы.

Фьоки раскинула руки. Секунда – и я поняла, чего она ждет. Помчалась ей навстречу, упала в ее объятия, позволила, как ребенок, закружить меня. А сама спрашивала себя: “Это сон или явь?” Женщина, которая орала на меня и таскала за волосы, теперь радостно заключила меня в свои объятия?

Первым делом я сделала ей комплимент по поводу наряда.

– Черный и старая роза – классическое сочетание. Позднее пойдет и вам, – сказала она.

Обнявшись, мы вошли в калитку.

– Карола очень рассердилась, – начала она, – сказала, что кобольды-домовые бывают только в сказках.

Лишь немного погодя из разрозненных обрывков фраз я поняла: Камилла Фьоки предположила, что новая жена ее бывшего мужа, гнусная особа, тайком пробралась к ней в дом и устраивала всякие каверзы.

Я несколько растерялась, но заметила, что ей хочется немножко меня потомить. Она строила комичные гримасы, на которые я отвечала, и так мы какое-то время веселились. При этом я узнала: она не сомневалась, что в Цойтен я приеду трехчасовым поездом, как и произошло на самом деле. Уже третий день она поджидала меня в этом красивом костюмчике, накрыв кофе на двоих. Если бы я не приехала сегодня, она бы перестала ждать.

Мы расположились у большого окна. Снаружи вливался яркий снежный свет. Госпожа Фьоки заранее сварила суррогатный кофе. А из подвала принесла две сахарные плюшки, по одной для каждой. Она многим пожертвовала, купив их за продуктовые карточки на пшеничную муку. Я была рада, чувствовала себя в безопасности, была спасена, меня приняли с любовью, угощали. Радость моя была куда больше, чем желание узнать, что произошло.

Дальше настал мой черед. Я было начала рассказывать про Резинового Директора с его аквариумами, но быстро осеклась:

– Не хочу продолжать. Боюсь, все это звучит совершенно неправдоподобно.

Камилла возразила:

– Есть вещи настолько абсурдные, что их придумать невозможно, даже киносценарист с самой богатой фантазией не сумеет.

В конце концов она все-таки рассказала, что случилось: кто-то рылся у нее на письменном столе, пока она была у дорогого парикмахера на Курфюрстендамм. При этом опрокинули чернила. Особа, устроившая это паскудство, схватила в спальне дорогие французские штанишки, тоненькие, кружевные, вытерла ими чернила, а улику выбросила в окно – от страха, что ее поймают на месте преступления. На следующее утро один из соседей позвонил в дверь Фьоки и вернул сей странный предмет, держа его двумя пальцами.

Вся косметика была начата и испробована. В подвале кто-то пооткрывал банки с консервами, чтобы полакомиться. Она была абсолютно уверена, что преступления совершила я, и, по ее словам, даже не обиделась на меня. Ведь такое поведение – совершенно нормальная реакция на ситуацию, в какой я находилась.

Потом она рассказала об этом своей золовке Кароле Шенк. Но та сочла ее подозрения нелепостью. “Ханни? – (Они знали меня под этим именем). – Да никогда!” Госпожа Фьоки стояла на своем: “Ее тут в хвост и в гриву эксплуатировали и терзали, так что вполне возможно. На ее месте я бы все тут спалила!”

Однако через некоторое время после нашего холодного расставания неприятные происшествия в доме продолжились. И она направила свои подозрения на новую госпожу Фьоки, которая жила далеко в Италии.

Не сразу она рассказала мне, что случилось дальше: как-то вечером она, вернувшись из Берлина, позвала Ингу. А в конце концов нашла ученицу в подвале: при виде наставницы девчонка испуганно вскрикнула и опрокинула себе на голову банку земляничного компота. Эту сцену Камилла описала мне раз двадцать, и мне пришлось снова и снова расспрашивать и удивляться: “Неужели вправду компот? Земляничный компот?”

В ту пору консервированная земляника представляла собой невероятный деликатес. В саду у Камиллы Фьоки были одна-две земляничные грядки, а в продаже этих ягод вообще не сыщешь. Наверно, Инга просто со скуки открыла банку и как раз собиралась выпить сироп, когда Фьоки вошла в подвал. Вот так и выяснилось, кто на самом деле бедокурил в доме. Чтобы не попасться с поличным, девчонка хотела быстренько бросить банку за спину и при этом выплеснула компот себе на голову.