Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Между тем стемнело, пора было готовить ужин. Кликнули Ингу, та пришла, повесив голову, и сказала, как велено:

– Извини! – На большее она была неспособна.

– Ладно, все в порядке, – ответила я.

Я ни секунды не злилась на нее. Вся эта история была мне глубоко безразлична.

Второе мое пребывание в Цойтене мало чем отличалось от первого. Однако теперь я знала, что все неприятные сцены очень быстро кончаются, причем по-хорошему. Иной раз Камилла обзывала меня идиоткой, но уже вскоре мы обе начинали смеяться, и она сокрушенно качала головой. Как-то за ужином понадобился еще один бутерброд. И я сказала:

– Давайте я сделаю. Кухня в безупречном порядке, и мне не хочется, чтобы на полу были крошки.

Она захихикала как маленький ребенок, обошла вокруг стола, обняла меня и сказала:

– Вы такая же сумасшедшая, как и я.

Циркачка всегда носила брюки, ведь в них удобно тренироваться. Во всех возможных ситуациях она вдруг совершала прыжок ноги врозь, а затем садилась на шпагат. И очень сердилась на свою ученицу Ингу, что та не упражняется без конца в балетных позициях и не делает мостик.

Акробатические тренировки теперь часто происходили в репетиционном павильоне у Кауфхольдов. Эта труппа роликобежцев, друзья Фьоки, проживала по соседству. Я обычно держала лонжу, страховочную веревку гимнаста, висевшего на трапеции под куполом павильона.

Так вот: Инга, пристегнутая к лонже, взобралась вверх по лестнице на трапецию и стала делать свои упражнения. Точнее, пыталась. Я держала толстую прочную веревку, а Инга мешком висела под куполом.

Госпожа Фьоки рвала и метала, а потом решила сама показать упражнение и пристегнулась к лонже. Немногим раньше она опять жутко меня выругала и проверила ватным тампоном, не осталось ли пыли в углах комнаты.

Я жутко разозлилась. И теперь отомстила: когда пришло время спустить хозяйку из-под купола, я нарочно действовала очень медленно.

– Ты что, хочешь, чтоб я до конца своих дней болталась в воздухе? – яростно гаркнула Камилла. В ту же секунду я ослабила лонжу, так что хозяйка прямо-таки рухнула вниз, и лишь почти у пола снова натянула веревку. Перепуганная Камилла громко вскрикнула.

Камилла Фьоки регулярно ходила к своему адвокату. И в один прекрасный день доктор Хильдегард Штальберг, чья контора располагалась неподалеку от Курфюрстендамм, заявила, что более не может тратить по нескольку часов на каждый разговор с клиенткой. Из путаных рассказов Фьоки она не могла толком ничего понять и попросила ее заранее точно записывать, какие именно претензии она имеет к своему бывшему мужу. Теперь эта задача перешла ко мне: час за часом я сидела с акробаткой, пока не извлекла из ее невразумительных рассуждений четыре-пять четких пунктов и коротко, по-деловому не изложила их на листе бумаги. Все это я под заголовком “Информация” переписала набело, как было принято в конторе моего отца.

“У вас есть второй адвокат!” – якобы вскричала Штальберг, увидев эту бумагу. Тогда Камилла Фьоки рассказала ей, что прячет у себя еврейскую девушку, отец которой был адвокатом. Узнав об этом, юристка, убежденная противница нацистов, поделилась бесценными продуктовыми карточками. Позднее госпожа Фьоки рассказала мне, что Хильдегард Штальберг вдобавок дала ей для меня двадцать марок и пачку сигарет. Деньги она истратила сама, на продукты, а сигареты выкурила. Обещала все мне вернуть после войны. Заработок, выплаченный мне Леманом, она тоже прикарманила. Я отмыла его грязнющую, спрятанную в подвале машину.

Я очень обрадовалась, когда вскоре в гости опять заглянула Лизхен Саббарт. Она принесла мне кулечек карамели, да и вообще ее сердечность и дружелюбие действовали на меня благотворно. В выходные зашла и Карола Шенк.

Им обеим я подробно рассказала про дни, проведенные у Резинового Директора. Меня очень угнетал конец моего пребывания у Галецкого: я опасалась, что после моего внезапного ухода он мог начать разыскания. Он знал имя Йоханны Кох, вдобавок я назвала ему ее адрес в Каульсдорфе. Возможно, она в большой опасности.

Но Карола и Лизхен меня успокоили: никогда в жизни Резиновый Директор не станет раскапывать эту историю. Он явно был счастлив найти порядочную женщину. Потом у него забрезжило подозрение, что с ее происхождением что-то не так. Но поскольку ситуация для него разрешилась без позора, он просто забудет про свое смутное подозрение.

Поздно вечером Камилла попросила меня проводить ее золовку на вокзал. Я с радостью согласилась, потому что Карола по-прежнему вызывала у меня восхищение. В светлой норковой шубке и дорогой велюровой шляпке она выглядела ослепительно. По дороге она взяла меня под руку, и мы тесно прижались друг к дружке. Потом она рассказала о своем визите к Хеллеру.

Карола отправилась к еврею-гинекологу, чтобы замолвить словечко за меня. От Камиллы она узнала, что в Цойтене я попала под незаслуженное подозрение. Для нее, законопослушной гражданки, не антифашистки и не противницы нацистов, это был непростой шаг. По дороге к Хеллеру она панически боялась угодить в лапы гестапо, хотя такая вероятность была весьма невелика.

Доктор как раз вышел с пациенткой из смотровой, когда заметил Каролу. И хотел на минутку пригласить ее к себе в столовую. Но, заглянув туда, тотчас снова захлопнул дверь. “О Господи, сюда нам тоже нельзя, там другие мои пациентки”. Карола мельком видела, что на каждом стуле в столовой кто-то сидит, разумеется на газете.

Она остановилась, обернулась ко мне и проникновенно сказала:

– Обещай мне, что никогда не пойдешь к Хеллеру в числе тех других пациенток. Никогда!

– Этого я обещать не могу. Не знаю ведь, что со мной будет. Но что в этом дурного? – спросила я.

И тогда она сказала странную фразу:

– Те, что молча сидели там на красивых стульях, сплошь были еврейки-нелегалки.

– А как ты догадалась?

– Догадалась, и всё. Каждую поодиночке я бы еврейкой не посчитала, но всех вместе – да. – Точнее она сформулировать не могла. Но теперь-то я поняла, чтó она имела в виду.

– Давай исходить из типичной штюрмерской карикатуры на еврея[31], – стала рассуждать я, – там примерно десяток признаков: курчавые волосы, жирное пузо, плоскостопые ноги, громадный нос и прочее. Если кто-то обладает всеми этими признаками, сразу понятно: ага, еврей. Обладая же лишь одним признаком из этих десяти, еврей, окруженный девятью германцами, совершенно не бросается в глаза. Только когда вместе собирается десяток евреев, каждый с одним из упомянутых признаков, они образуют типично еврейскую группу.

– Точно! Так четко я бы никогда не сумела сформулировать. – Она обняла меня, крепко прижала к себе. И еще раз шепнула на ухо: – Пожалуйста, запомни: никогда не ищи контакта с еврейскими группами!