Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Не прощаясь, я ушла. Он снова выбежал за мной на лестницу и язвительно крикнул:

– Ха-ха! Ты же все равно будешь приходить, как обычно? Будешь, будешь!

Я обернулась и, собрав всю гордость, на какую была способна, крикнула:

– Никогда! – А затем ушла.

Мне не хватало духу вернуться к госпоже Янике и рассказать ей про эту ужасную сцену. Я бесцельно брела, удаляясь от центра города. Было очень холодно, ноги окоченели. Чтобы согреться, я при каждом шаге сильно топала по земле. Одинокая и безутешная, я всей душой желала встретить единственную многолетнюю наперсницу и союзницу, которая у меня осталась: Ханни Кох. “Хочу повидать Кох, хочу повидать Кох”, – бормотала я, топая ногами, но понимала, что в этом районе нипочем ее не встречу. Вероятно, она сидела на своей конторской табуретке в кёпеникской прачечной.

Как вдруг я увидела впереди знакомую фигуру. Миниатюрная женщина, но точно не госпожа Кох. Она куталась в чудесный зеленый палантин из превосходной шерсти, дорогóй, у Ханхен Кох такого никогда не было. Фигура подошла ближе, остановилась прямо передо мной и сказала:

– Ну, ты что-то здорово злишься. – Это оказалась Лизхен Саббарт.

Лизхен, которую я случайно встретила на улице в Нойкёлльне, тоже была очень сердита: она шла от коллеги, которая сообщила, что сильно вывихнула ногу. Из-за этого всей цирковой труппе пришлось отказаться от хорошо оплачиваемого выступления перед солдатами вермахта. Но Лизхен, человек отзывчивый, проделала дальний путь с самого севера Берлина на юг, чтобы навестить коллегу. А застала там только мать якобы пострадавшей особы. “Чего? Ногу вывихнула? – удивилась та. – Я и не знала. Она познакомилась с офицером, который приехал в Берлин только на три дня. Вот и развлекается на всю катушку!”

Тут Лизхен Саббарт со злостью повернула обратно, пешком отправилась восвояси. И по дороге встретила меня. Дальше мы пошли вместе, а через минуту-другую она затащила меня в кафе, заказала нам суррогатного кофе и угостила меня пирогом. Мы просидели там очень долго и всласть наговорились.

– Знаешь, – сказала она мне, – хочу рассказать тебе кое-что, о чем никто понятия не имеет. Дай мне честное слово, что никому не проболтаешься.

И вот что я услышала: у нее, ученицы Камиллы Фьоки и по сей день близкой ее подруги, был внебрачный ребенок от Паоло Фьоки. Случилось это пять не то шесть лет назад, когда все они жили в Цойтене под одной крышей. Паоло уже тогда завел роман со своей большой любовью, итальянской танцовщицей. Но оба они были молоды и скучали, вот и затеяли интрижку. Я была шокирована, в ту пору я понять не могла, как такое возможно.

На прощание Лизхен Саббарт вручила мне два пакетика, явно приготовленные для ее коллеги:

– Вот, мне они не нужны, возьми.

В одном была пятидесятиграммовая плитка шоколада в красивой обертке, в другом – коробочка с двумя десятками сигарет, украшенная цветными бантиками. Воспрянув от этих подарков, я пошла на Ширкер-штрассе.

Уже свечерело. Герда Янике и Эва Дойчкрон ждали меня в большом волнении. Они тревожились в первую очередь, конечно, не обо мне. Случись что со мной, им бы тоже грозила опасность. Чтобы их умаслить, я достала из сумки пакетики и сказала:

– Сегодня со мной случилось кое-что особенное. И вот это я принесла для Йоргельхена.

Спустя две минуты я, по примеру госпожи Фьоки, уже обозвала себя идиоткой. По-глупому отдала все, чем с наслаждением угостилась бы сама. Госпожа Янике даже толком не поблагодарила, небрежно бросила пакетики в ящик.

А затем на меня сворой собак навалились разные мысли, залаяли мне в ухо, чтó надо сказать этим женщинам, и я экспромтом прочла им огромную лекцию. Произнесла блестящую рацею про мою тетушку Грету, рассказала историю всей ее жизни, описала ее внешность и свойства характера и объявила, что-де ее-то, бывшую соседку-нееврейку, я и повстречала на улице. И она настояла, чтобы я прихватила с собой подарочки для сынишки моей хозяйки. Но эти подарочки сперва нужно было еще купить, вот почему я и застряла так надолго.

Я заметила, что Герда Янике скривилась: я однозначно перестаралась. Она чувствовала фальшь, так как понимала, что Маленький Германец мне не очень-то по душе.

Уже лежа в постели, я услыхала в коридоре шаги, а затем негромкий стук в дверь.

– Вы не спите? – прошептала Янике.

– Нет! – Я села, ожидая, что сейчас будет скандал.

– Не вставайте, – сказала она с порога, – я просто хочу кое о чем вас спросить. Вы рассказали захватывающую историю, и я, хотя не поверила ни единому слову, все же думаю, что так врать совершенно невозможно. Все подробности правдивы, а целое – нет. Скажите мне правду!

– Хорошо, скажу, – ответила я. – Это неретушированная фотография, где все детали правдивы. Но я вынула ее из одной рамки и вставила в другую. Я совершенно точно изложила вам историю жизни моей тетушки Греты и описала ее характер, но отнесла все это к другому человеку.

– А что случилось на самом деле? – спросила она.

– Я не хочу говорить об этом, потому что сегодня пережила кое-что, огорчившее меня до глубины души.

С этим она примирилась. Подошла ближе, села на край кушетки.

– Ханни, не могу вам не сказать: вы гений.

– Ну что вы, госпожа Янике! Есть люди куда более одаренные, чем я, – запротестовала я.

– Нет-нет! Доктор тоже недавно так говорил, а госпожа доктор согласно кивнула. Он рассказал мне, что очень вам симпатизирует. В насмешку зовет достославной выпускницей, но потому только, что хочет воспитать из вас практичного человека.

Этот ночной разговор утешил меня и примирил с Хеллерами. Тогда я еще не знала, что никогда больше их не увижу.

Через несколько дней Герда Янике опять отправилась к доктору. С ребенком осталась Эва. Она считала его очаровательным, и Маленький Германец любил ее как вторую маму. Так же отчетливо он, чувствуя мою антипатию, побаивался меня. В самом деле, иной раз мне хотелось хорошенько ущипнуть его или обозвать паршивцем. Я безмерно сокрушалась, думая о том, как много еврейских детей было убито. И этот горластый бутуз, который очень любил поесть, но очень поздно выучился говорить, не вызывал у меня расположения.

– Я беспокоюсь, – сказала Эва после обеда, – Герда так долго не возвращается. Не иначе как что-то случилось.

В конце концов госпожа Янике вернулась бледная как полотно, в слезах и говорила с трудом. Хеллера арестовали, сообщила она, рыдая. Двое гестаповцев забрали его на квартире. Там, как обычно, было несколько нелегалок, но на них никто и внимания не обратил.

Потрясенные, мы долго сидели и плакали. Потом Герда Янике встала, подошла к настенному календарю и пометила 23 февраля маленькой галочкой.

– С сегодняшнего дня, – сказала она, – будем бороться против несправедливости. Время романтических мечтаний пришло к концу… Если не возражаешь, Эва, – продолжала она, – Ханни теперь будет питаться с нами. Хоть я и знаю, что ты платишь за свои продуктовые карточки высокую и тяжкую цену: отныне мы будем все делить.