Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

Лернер пригласил меня в ресторан. Мы беседовали на русском и быстро перешли на обращение по именам – Жорес и Майкл. Лернер сразу мне рассказал, что и он и Ф. Добжанский читали мою рукопись «Биологическая наука и культ личности», несколько вариантов которой хранилось в фондах Гуверовского института в Стэнфордском университете. Гуверовский институт, как мне было известно, являлся наиболее крупным за пределами СССР хранилищем документов по истории России и СССР. Там хранились архивы А. Керенского, Л. Корнилова, Н. Юденича и других «белых» генералов Гражданской войны, а также архив Л. Троцкого. Как оказалось, Гуверовский институт активно собирал в последние годы и весь советский самиздат, в нем возникла особая секция самиздатской поэзии, прозы и публицистики. О том, что моя работа попала за границу, я знал давно, отрывки из нее печатались в 1963 году в эмигрантском журнале «Грани», выходившем в Мюнхене (в связи с чем я отправил редактору этого журнала протест). Поэтому сообщение Лернера меня не очень удивило. Как объяснил мне мой коллега, через американских корреспондентов, туристов и по многим другим каналам в США поступает из Советского Союза очень много различных произведений и документов. В ЦРУ их сортируют и проводят экспертизу на достоверность, литературные и другие достоинства. Там же принимаются решения об их дальнейшей судьбе. Большинство материалов обнародуется лишь на русском языке в передачах радиостанции «Свобода» и русских служб «Голоса Америки» и Би-би-си, а также публикуется в эмигрантских русских журналах и газетах. Некоторые произведения рекомендуются для перевода на английский и другие языки, так как среди них попадаются шедевры. Лернер напомнил мне историю с романом Бориса Пастернака «Доктор Живаго», изданным в Италии на русском в 1957 году и в переводах на многие языки уже в 1958-м. Он попал за границу по тем же каналам и проходил экспертизу в США. Рукопись моей книги, уже с датой 1964, поступила сравнительно недавно на экспертизу к Добжанскому, и он был склонен рекомендовать ее к публикации и переводу на английский. Однако Добжанский хотел получить мое личное согласие, так как после этого можно было заключить официальный договор с хорошим издательством, в данном случае с издательством Колумбийского университета.

Я был поставлен в трудное положение. Рукопись моей книги с датой 1964, законченная весной 1964 года, составляла более 400 машинописных страниц и в самиздате почти не распространялась. Чем больше работа, тем труднее ее распространение. Ее читали немногие, среди них были Рой, Андрей Сахаров, сотрудники «Нового мира», Б. Л. Астауров, В. П. Эфроимсон и несколько генетиков и биологов в Ленинграде, которые помогали мне в сборе материалов и которые получали экземпляры рукописи от меня лично. Два экземпляра было в Киеве, один в Ташкенте. Читали эту работу и сотрудники нашего отдела, папка с рукописью всегда лежала у меня в кабинете. Я ее постоянно дополнял. Для спецслужб, конечно, не представляло трудности получить ее копию, если бы они этого захотели.

Я объяснил Лернеру, что моя рукопись, датированная 1964 годом, могла попасть к Добжанскому по сложному каналу. Напомнил ему о существовании таких международных посредников, как Виктор Луи, который первым сообщил на Запад о смещении Хрущева. К настоящему времени публикация авторизованного издания на русском или на английском может лишь скомпрометировать автора и иметь малый эффект, так как положение в генетике кардинально изменилось. В моей работе 1964 года показан взлет Лысенко. В настоящее время произошло его падение, и лишь описание обоих этих этапов стало бы логичным и актуальным. Поэтому мою работу следует считать незаконченной. Она могла попасть в США и в результате какой-то провокации, цель которой была мне не ясна. Эти мои объяснения заблокировали публикацию в то время. Однако я пообещал Лернеру, что снова обращусь к нему или к Добжанскому, если в будущем ситуация изменится. Разъяснив Лернеру существующие проблемы, я рассказал, что планирую написать еще две-три главы о событиях 1964–1966 годов, включая и симпозиум в Чехословакии.

Александр Исаевич Солженицын

В предыдущей главе я писал о письме Солженицына из Рязани, полученном мною в сентябре 1964 года. Я на него сразу ответил. 20 сентября от Александра Исаевича пришло еще одно письмо, в котором он предлагал встретиться в Москве в ноябре. Он намеревался провести весь ноябрь в столице и сообщал мне номер телефона своих родственников, у которых он обычно останавливался. Наша встреча состоялась в середине ноября. Родственники Солженицына – двоюродная сестра его жены Натальи Решетовской Вероника Туркина и ее муж Юрий Штейн с двумя дочерями – жили недалеко от метро «Сокол». Я ожидал увидеть больного и мрачного человека, соответственно фотографии на обложке издания его повести «Один день Ивана Денисовича» в «Роман-газете» (1963). Однако меня приветствовал объятиями высокий, красивый, вполне здоровый и очень жизнерадостный человек. Его лицо было обрамлено аккуратной короткой, «голландской», бородкой, появившейся, по-видимому, недавно.

Из беседы выяснилось, что Солженицын знал Тимофеева-Ресовского. Он познакомился с ним в 1946 году в большой общей камере Бутырской тюрьмы в Москве, где они провели вместе около двух месяцев. После освобождения и возвращения из ссылки в 1956 году Солженицын наводил справки о судьбе Тимофеева-Ресовского, но найти сокамерника не мог. Ему сказали, что тот работает в засекреченном институте на Урале. О том, что Николай Владимирович уже жил в Обнинске, Солженицын не знал. (В «Архипелаге» Солженицын описал эту встречу в Бутырке:

«Ко мне подошел человек нестарый, ширококостный (но сильно исхудавший), с носом, чуть-чуть закругленным под ястреба:

– Профессор Тимофеев-Ресовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Наше общество собирается ежедневно после утренней пайки около левого окна. Не могли бы вы нам сделать какое-нибудь научное сообщение?» (Paris: YMСA-Press, 1973. С. 590).

Смещение Хрущева в октябре 1964 года, столь благоприятно отразившееся на положении в генетике, имело совершенно противоположное влияние на литературу и на более общее политическое положение в стране. Переворот усилил позиции консерваторов и сталинистов, прежде всего М. А. Суслова. Сразу прекратились разоблачения Сталина. Лагерная тематика в литературных журналах была остановлена. Уже объявленный в проспекте «Нового мира» на 1965 год роман Солженицына «В круге первом», который мы все ждали с нетерпением, – замысел писателя был ясен из заглавия, – не имел теперь шансов на публикацию. В «Литературной газете» с лета 1964 года стали появляться негативные разборы повести и рассказов Солженицына. Это означало существование новых директив на отражение прежде всего положительных и героических аспектов советской истории.

Александр Исаевич на мой вопрос