В оркестре Аушвица - Жан-Жак Фельштейн

Двадцать часов бесед под запись мы ведем на английском — Иветт франкофонка, но почти пятьдесят лет каждый день говорит на английском, а вот имена Маленькой Жюли, Большой Элен и Большой Фанни она называет по-французски, с певучим акцентом. Как будто в языке — или языках — сохранилась пережитая в юности травма.

Именно в общении с Иветт я вполне осознал очевидный факт: чтобы выжить в Биркенау — физически и психически, — требовалось заплатить определенную цену. Она признается, что после лагеря лишилась уверенности в себе и не может выступать на публике — только при муже. Она сумела сыграть для Лили «Патетическую», только когда та вышла из комнаты и поклялась не смотреть на пианистку. Ее техничность не пострадала: перед нью-йоркскими гастролями она занималась с Мюрреем Перайей[77], бывшим учеником своей сестры… Иветт говорит, что в молодости, до того, была авантюристкой, а теперь боится буквально всего — путешествий, неизвестного, любых проявлений жестокости.

Я отказался от попытки составить путеводитель по «эффектам Биркенау», воздействовавшим на тебя и твоих старинных подруг, но не удерживаюсь и спрашиваю: «Хоть кто-нибудь восстановился полностью?» Когда я задал этот вопрос Хильде, она ответила без колебаний: «Никто! Тем, кто там не был, не понять…»

Берген-Бельзен, март — апрель 1945-го

Лили умирает.

Ослабев от холода и голода, она упала в снег, сломала ногу и впервые в жизни оказалась совершенно беспомощной. Санитарный барак превратился в царство смерти, и Лили не хочет там оказаться. Еды она не получает и рассчитывать может только на помощь сестры.

Иветт пребывает в полной растерянности, она способна только молиться, что бесит Лили, лишая ее остатков сил… Резвая пухленькая молодая женщина превратилась в тень, но плохой характер никуда не делся.

Их мир еще больше сузился, пространство жизни сократилось, разделившись надвое: одна боролась за жизнь, другая пыталась ей помочь. Хельга и Лотта исчезли — умерли или были переведены в другое место, но Лили с Иветт этого не заметили. Фрау Кронер умерла от тифа через несколько месяцев после своей сестры Марии. Ушла тихо, как жила. Девушки из оркестра, решившие держаться вместе сколько получится, вынуждены были разлучиться, их развели по разным баракам. Некоторые немки — Анита, Хильда, Карла, Сильвия и Рената — оказались вместе с француженками и бельгийками.

В Биркенау рацион был рассчитан до калории — так, чтобы держать узниц ниже минимума, необходимого для выживания. Здесь, с началом весны, все изменилось, воцарился хаос, почти не было питьевой воды, тухлую еду давали рано утром.

Очень скоро начались эпидемии тифа и дизентерии, выкашивая заключенных быстрее, чем в Биркенау. Скученность способствовала стремительному распространению заразы. Болезни не щадили и нацистов, что, впрочем, не слишком утешало узниц.

Медсестры в санитарном бараке сбивались с ног, пытаясь найти лекарства, во всяком случае, те из них, кто не спекулировал скудным запасом, выданным эсэсовцами. Люди мерли как мухи. Немногие врачи боролись с гекатомбой[78] практически голыми руками в чудовищных антисанитарных условиях и атмосфере страдания, каждый выживал в одиночку или с помощью узкого круга друзей. Каждый день тела умерших складывали перед входом, и никто не приходил забрать их, чтобы похоронить или сжечь.

В марте в лагере воцарилась атмосфера конца света. Население непомерно разрослось за счет узников других лагерей, находившихся в западной части Германии. Даже издыхая, нацистское чудовище не выпускало из когтей своих рабов. Вновь прибывшие находятся в ужасном состоянии, некоторым пришлось идти много недель, у охранников все чаще сдавали нервы, упавших добивали на обочине дорог.

Женщины теряют силы. Им все труднее поддерживать друг друга. Подхватившая дизентерию Анита оказалась в санитарном бараке, ее желудок не удерживал пищу. Подруги навещали ее, приносили добытые за день кусочки картошки из супа: больной требовалась твердая пища, иначе смерти было не миновать.

Ты ведь именно там подхватила тиф, да, мамочка? Безутешность этого места взяла верх над твоей сопротивляемостью и тщательным соблюдением личной гигиены, или все дело в том, что Дора осталась в Биркенау и исчез смысл держаться? Группа, в которой ты играла определенную роль, распалась, и атмосфера конца света смела последние защитные барьеры.

Лили отчаянно молит сестру раздобыть еды, любой твердой пищи вместо прозрачного, как вода, супа.

Иветт приходит в голову совершенно безумная идея, и она заступает дорогу Ирме Грезе, когда та приходит с обычным обходом. Реагирует эсэсовка традиционно — дает оплеуху и приказывает вернуться в барак. В Бельзене, как повсюду в зашатавшейся империи Гитлера, никому не позволено считать ворон!

Иветт идет к сестре и рассказывает о случившемся. Энергичная Лили мгновенно находит выход из, казалось бы, катастрофической ситуации…

— Вернись и сделай все, чтобы она тебя узнала. Ты была одной из ее любимиц в оркестре. Ирма обожала аккордеон, должно получиться.

Уверенная, что на этот раз Грезе ее убьет, Иветт готова рискнуть жизнью ради жизни Лили. В последнюю секунду, перед тем как спустить овчарку, немка узнает ее: «Да ты же аккордеонистка из Биркенау! Как поживает твоя толстуха сестра?»

Иветт объясняет и начинает умолять Ирму поставить ее на такую работу, где она сможет получать немного еды для Лили.

— Ладно. Идем, пристрою тебя на кухню, авось сумеешь чем-нибудь разжиться…

Иветт приходится целый день ворочать сорокалитровые чаны с супом для целого барака. Суп «тощий» (и это еще мягко сказано!), а чан тяжеленный, Иветт находится в тепле и безопасности, но справляется с трудом и вечером признается сестре, что не выдержит.

Чудовищно эгоистичная — или фантастически прозорливая? — Лили велит ей снова найти Грезе и попросить работу полегче. Против всех ожиданий, Ирма, позабавленная дерзостью девчонки (а может, искренне желающая помочь, кто знает?), второй раз ведет Иветт на кухню и ставит ее на уборку барака. Девушке придется мыть полы, убирать постели, а если понадобится — выносить на улицу тела умерших за ночь узниц…

Иветт добивается поставленной цели — Лили будет жить. На свою беду сама она находит на шкафу с утварью кусок испорченного сыра, съедает его и едва не умирает от отравления за несколько дней до прихода англичан.

Лили, спасенная, но почти лишившаяся сил, тащит бредящую сестру в госпиталь, кипя от возмущения на жестокую судьбу. Малышка умрет после Освобождения!