Ворота богини Иштар - Александр Васильевич Чернобровкин

дротиков перебили мигом. Не спасла и конница, напавшая следом. Выдержав первый удар, наша тяжелая пехота оправилась, заполнила бреши и принялась методично уничтожать людей и лошадей. Подтянулась вражеская пехота и сражение стало ожесточеннее. Будь я главнокомандующим, отдал бы приказ коннице обойти врага на флангах и ударить с тыла. К моему мысленному посылу не прислушались. Предполагаю, что Куруш, привыкший воевать в пешем строю, не знает, как лучше использовать потенциал кавалерии.

Месилово продолжалось около часа. Затем уцелевшие лидийцы начали отступать. Первыми показали спину кавалеристы. За ними побежала пехота. К моему удивлению, приказа догонять и добивать не последовало. Наша фаланга прошла вперед всего метров сто, оставив за собой трупы людей и лошадей и колесницы. Вслед за ней продвинулась немного и конница.

— Почему не преследуем врага? — спросил я сатапатиша Гироеда, который был от меня через три коня слева.

— Выманивают нас, чтобы строй разрушили, — спокойно ответил он.

Тут я и вспомнил, что скифы, с которыми мидийцы воевали часто, а теперь в нашей армии их не меньше тысячи всадников, обычно использовали этот маневр. Только вот они не врубались в гущу вражеских воинов, обстреливали с дистанции и сразу отступали, не неся потери. Здесь мы имеем дело с оседлым народом, которому такие сложные маневры анатомия трусливого хребта не позволяет. Если начнут отступать, то уже не остановятся.

Так и случилось. Удирающая лидийская армия миновала место построения перед сражением, завернула в свой лагерь на невысоком холме, чтобы, наверное, прихватить личное барахлишко, после чего поскакала к шести наплавным мостам. Пехота бежала сразу к реке.

Только когда больше половины ее переправилось на западный берег, до великого полководца Куруша дошло, что это бегство, а не хитрый маневр. Поступил приказ коннице преследовать врага, но на противоположный берег не переправляться, а пехоте идти к реке, не нарушая строй. Мы поскакали к мостам. Как-то само собой получилось, что постепенно начали подворачивать в сторону вражеского лагеря.

Я тоже оказался среди умных. Этот большой кожаный шатер приметил издалека. Он стоял правее, как бы на отшибе от остальных. Не знаю, кто в нем обитал, но внутри стоял сильный аромат сладких духов и на красно-желтом ковре валялся зеленый женский платок. Наверное, принадлежал наложнице, но точно не скажу, не в курсе о лидийских нравах. Может быть, в этом царстве голубые задницы имеют значение. Я расстелил платок возле перевернутого прямоугольного низкого столика и начал бросать на него валявшуюся на ковре посуду: небольшие мелкие серебряные тарелки с барельефами в виде гроздей винограда по кайме и блюдца с мелкими цветочками, бронзовые бокалы, на боках которых большой бык нависал над упавшим, маленьким мужчиной в греческом хитоне, и чернофигурную керамическую ойнахою — греческий кувшин с одной ручкой и тремя загибами верхнего края устья, чтобы легким поворотом кисти наливать вино по очереди в три чаши, поставленные рядом. На боках кувшина на красновато-коричневом фоне черная крылатая богиня зари Эос преследует своего черного любовника великана Тифона, а внутри осталось немного довольно приятного белого вина. Я как раз допивал его, когда в шатер ввалился еще один воин, тоже не мидиец или перс. В руке он держал кинжал.

Поняв, что я такой же охотник за добычей, спрятал оружие и произнес огорченно:

— Опять не успел!

— Здесь много дорогого тряпья, собирай, — посоветовал я.

Он так и сделал. Вскоре в шатер ввалились еще двое, и я завязал платок узлом и вышел наружу, чтобы приторочить добычу к седлу Буцефала. Мимо холма в сторону реки шла фаланга. Строй уже не держала, но еще и не распалась. Почти все лидийцы перебрались на противоположный берег реки и у самого нижнего моста отсоединили лодки у восточного берега, и он развернулся на девяносто градусов, причалив к высокому западному. Там удравшая армия строилась, готовясь дать отпор, если мидийцы рискнут переправиться. Значит, захватывать Каппадокию лидийцы передумали. Свое территорию удержать бы.

26

Мидийская армия отошла километров на пять от реки, расположившись в другой долине на берегу неширокого ее притока. Залечивали раны, хоронили убитых, отдыхали. На всех напал расслабон.

Через три дня двинулись на юг, в сторону Киликии, которая была вассалом Мидии. Я было подумал, что на этом поход и закончится. Врага наказали за пересечение границы, так что можно домой возвращаться. Оказалось, что Куруш ждал, когда лидийцы подумают, что мы именно так и поступим. Шли мы к броду через реку Галис. Она мало того, что любит описывать зигзаги, так еще и проложила путь между каменными грядами. На этом ее участке мало мест, где можно переправиться с большим обозом.

Как донесла наша разведка, лидийцы решили, что мы навоевались, и отправились по домам, объявив себя победителями. Они ведь не допустили мидийцев на территорию своей страны, а то, что удрали разбитые с вражеской — это ерунда, дело житейское.

В тот момент, когда они были на пути к своей столице Сфарду, мы и переправились через реку Галис. Брод был узкий, всего одна арба проходила, поэтому мероприятие заняло два дня. Вода в реке красноватая из-за глинистого железняка. В этих краях с давних времен добывают железо и изготавливают из глины очень крепкую посуду. Рыбалка на спиннинг так себе. Более-менее хорошо берут на серебристую блесну щука и окунь. Впрочем, моего улова за пару часов хватало на десять человек. К нам прибилось двое ассирийцев из города Арбела. Так удобнее получать паек на две пятерки.

На восточном берегу реки Галис грабить местное население было запрещено под страхом смертной казни, а на западном обязаны делать это. Никто и не отказывался. Наша сатабама каждое утро отправлялась километров на десять-пятнадцать южнее дороги, по которой шла мидийская армия, и грабила деревни. Увидев какую-нибудь, делились на четыре группы и подъезжали одновременно с разных сторон, чтобы никто не убежал. Завидев всадников, крестьяне кто пытался спрятаться, кто бежал в деревню, крича об опасности, но никто не хватался за оружие. Мы сгоняли всех жителей на центральную площадь, где отсеивали калек, пожилых, стариков, разрешая им убираться, куда хотят. Отобранных охраняли человек пять-семь, пока остальные воины сатабамы шмонали дома и хозяйственные постройки. Забирали все, что можно съесть или продать.

Сперва мы были обязаны отдавать две трети добытых продуктов интендантам, потом половину, а через неделю, когда арбы обоза были заполнены до отказа — всего треть. Остальные съедали сами или вместе с другой добычей, включая рабов, продавали купцам, следовавшим за армией, и отдавали треть вырученных денег хазапапатишу. По