Свои камни - Вадим Олегович Калашник

на мольберте. Мольберт принес сам КН. На второй сеанс. Когда у Лены ничего не получалось из-за того, что лист приходилось держать на столе.

Тогда КН сам принес мольберт и показал, как на нем рисовать. Нарисовал смешного котенка. Единственное, что он умел рисовать. Со своим Андрюшкой, пока он был маленьким, КН рисовал много. А потом дочери с мужем дали квартиру в новом микрорайоне, а потом и Андрей вырос. Но котенка КН нарисовал хорошо, отточено. Чем, несомненно, произвел впечатление на Лену.

Так вышло, что рисовать по работе ему не приходилось. Хотя чертил он много, и даже одно время преподавал черчение в школе. Дорабатывал до выхода на пенсию.

Время пролетело незаметно, закончилась репетиция у Георгия. Лена закрыла мольберт и отдала его КН.

– Только чур не подсматривать, – напомнила она.

КН клятвенно прижал ладонь к сердцу и помотал головой.

В покинутом здании снова было тихо; мольберт лежал в дальнем углу гардероба; КН сидел на кушетке и качал ногами. Был ноябрь, самый конец ноября.

А тогда был февраль. Первый блокадный февраль. Мать добилась, чтобы Костика отправили с группой беженцев по ледяной дороге. Сначала она очень боялась, но потом, когда стало ясно, что иного пути нет, она решилась. Оно и понятно, мед персонал работал почти круглосуточно и смотреть за семилетним ребенком просто некогда.

Она тогда взяла общую тетрадь в кожаном переплете обрезала ее до размеров блокнота. Пробила в углах круглые дырки и продела веревку. Получившуюся ладанку она надела на Костика, так чтобы блокнот был в районе подмышки.

– Костик, – говорила мама, отворачивая горловину вязаного свитера. – Береги этот блокнот. В него я записала наши имена и адреса. Все твои данные. Куда бы вас не привезли предъявляй его ответственным или сопровождающим. Приедешь на место попроси старших написать письмо, на адрес, который я подчеркнула красным.

Мама была очень довольна собой. Она предусмотрела все. Еще там были, служебные телефоны госпиталя, полевая почта отца, адрес бабушки в Вологде. Данные всех, кого она смогла вспомнить. Она почти победила. Ладанка- блокнотик осталась на Костике. Она не пропала, не потерялась. Она и сейчас лежала у него дома в ящике письменного стола. Она просто перекочевала с шеи семилетнего Костика в стол Константина Николаевича Волокушина. Совсем другого человека.

На сколько хватало глаз все было белое. Бело было и снизу, и сверху, не было видно, где нижнее белое кончается и начинается белое верхнее. Словно труба. Только машина была черная и та, которая катилась за ней, тоже была черная. А в конце ехала зеленая. Было холодно и Костик, как велела мама, поднимал воротник прятал горло и дышал, уткнувшись носом в узелок, куда мама собрала ему сменные носильные вещи. Так было теплее. Костик то засыпал, то просыпался, а белая труба все не кончалась.

– А вы кем в детстве хотели стать? – поинтересовалась Лена, не отрываясь от штриховки.

– По-разному, – ответил КН. – в школе хотел летчиком. Ну это в мое время все хотели. Потом архитектором, уже в девятом классе.

– А почему архитектором? – удивилась Лена.

– Нужное дело, – кивнул КН. – приятно ходить по улицам, которые сам придумал.

– А вот если бы можно было начать жизнь снова, вы бы так и стали маркшейдером?

Лена недавно научилась без ошибок выговаривать это слово и теперь оно казалось ей совсем загадочным.

– Наверное да, – подумав кивнул КН. – Но еще попробовал бы стать, как мама врачом.

– Интересно. А каким врачом? Ваша мама каким врачом была?

– Не знаю, – грустно ответил КН.

– Как же так?

– Вот так вышло.

Мама предусмотрела все. Она почти победила. Она только не учла, что машина с Костиком, которая будет, натужно завывая мотором мирно катится по замерзшему озеру, вдруг метнется в сторону, накренится и завалится на бок. И закоченевшие пассажиры посыплются через борт подминая друг друга телами и чемоданами. Прямо в распахнувшуюся пасть полыньи. И Костик будет барахтаться в темной бурлящей промоине, а машина будет уходить в черноту. И кто-то будет тянуть его вниз, а кто-то выталкивать наверх. И в очередной раз, когда он всплывет у самого края льда, подоспевшие водители вытащат его за поднятый воротник.

Что было дальше Костик помнил совсем плохо. В памяти остался только обрывок громкого разговора. Один человек требовал, чтобы ребенка немедленно отправили с группой эвакуируемых. А второй отказывался, ссылаясь на то, что мальчишка совсем обморозился и пусть отлежится здесь. А труп все равно никому не нужен.

Победил видимо второй. Потому что Костик остался на три дня в доме с буржуйкой. Все время кто-то вливал в него крепкий чай с какими-то травами. А рядом хлопали дверью, звенели посудой, матерились и храпели. Кто были эти люди и где стоял этот дом Костик так никогда и не узнал.

Вечер выдался ветреным. За окнами, в свете фонарей бродили снежные призраки, они подплывали к окнам, покачивались и резко отступали в темноту гонимые очередным порывом ветра. Поземка кружилась по двору мечась от сугроба к сугробу. Иногда в стекло еще били морозные крупинки. Но в фойе было тепло и привычно пусто.

КН отхлебывал из пузатой кружки и слушал тишину, изредка косясь на немые пляски снега за окнами.

Это было странно. Прошла целая жизнь с того времени, когда Костик стал Костей Волокушиным. И эта прошедшая жизнь была совсем не плоха. Костя Волокушин ничего не украл у того Костика. Он ничего не был ему должен. Просто судьба так распорядилась. Но почему тот Костик сейчас снова стал проявляться. Почему? Могло даже показаться, что наоборот, без Кости Волокушина, Костик никогда бы и не прожил своей жизни.

Тот Костик все время по жизни опаздывал. Он не попал в Ташкент, из-за опрокинувшейся машины. И даже потом, когда его отправили со следующей группой, теперь уже в Алма-Ату. Он не попал и туда.

Поезд к, которому прицепили вагон с вывозимым в тыл детским домом, ехал медленно. Пропускал встречные эшелоны. Костя по долгу смотрел как за окном катились платформы с пушками и танками.

А их состав все стоял. Или, грохоча перецеплялся к другим составам, или по долгу полз по второстепенным веткам, где не было ничего кроме леса, обходя загруженные магистрали.

В один из таких дней у Костика начался сильный жар, и начальник поезда приказала высадить его и еще нескольких заболевших на ближайшей крупной станции.

Так Костик снова отстал от своего поезда, не доехав до неведомого ему Саранска. А станция, на которой он перестал быть Костиком, а стал Костей