Свои камни - Вадим Олегович Калашник

дебоширить в привокзальном кабаке. Для Бога, на самом деле, важны все, каждый человек. Он ради нас ад разрушил. Он вытащит и этих забулдыг из их кабака. Он Лазаря на четвертый день из гроба поднял. Просто людям этим придется очень тяжело, через большие испытания они пройдут. И, наверное, найдутся действительно неисправимые, но и о них мы должны сожалеть. И за них молиться.

Потом он замолчал, видя мою реакцию.

– Я, наверное, слишком сложно, тут все говорю, увлекся.

– Да нет, – я пожал плечами, – Как раз все очень доходчиво и не мудрено, и заставляет задуматься.

–Тогда может для первого раза, достаточно? – улыбнулся он. – А то я что-то раздухарился. Да и вечереет.

Мы собрали в кучу отобранные доски, отнесли еще несколько веток.

– Слушай, а вот ты говоришь, что эта церковь тебе по наследству досталась,

– Ты все про это. Я же объяснял. Мой прадед здесь служил, отец Иларион, жил, кажется, в соседней деревне, но умер еще до революции. А моя бабушка его старшая дочь, из этих мест тогда же уехала. Но тут где-то жила его младшая дочь, бабушка Аглая. Я совсем маленький был, но слышал, что она в войну была в партизанах, и в плену была, и потом ее за это еще и сослали. Но быстро отпустили, заступился кто-то. Слава Богу за все.

После войны она в эти места не вернулась, а осталась в Сибири. Она там пару лет на поселении жила, а потом ее сын, Сергей, нашел. Так она у него и осталась, сначала в Ачинске. А когда Сергею предложили в Красноярск на большой завод переехать, он ее собой забрал. А муж ее Николай Иванович пропал без вести летом сорок второго года где-то на Дону. Дом-то их бы колхозный, так что возвращаться вроде и не куда.

Один раз мы взяли отпуск и всей семьей к ним поехали. Красивый город большой. Там-то я с бабушкой Аглаей и познакомился. Она была такая маленькая худенькая, но очень живая и какая-то настоящая.

– Как это? – спросил я.

Кирилл присел на поваленный ствол и почесал за ухом.

– Знаешь, как ребенок воспринимает взрослого. Вернее, каким взрослый часто бывает с ребенком. Этот покровительственно снисходительны тон в всем. Так вот у бабушки Аглаи такого совсем не было. Она со всеми говорила как с равными и с мамой, и с отцом, и со своими внуками. Даже со мной. Так словно мы всю жизнь были знакомы. Без предварительного оценочного присматривания, что ли.

– Кажется, понимаю, – согласился я. – Пожилые сначала некоторое время рассматривают, словно оценивают. Часто они, увидев незнакомого до селе внука или внучку, не знают, как себя вести. Часто, к сожалению, выбирают строгий тон.

– А вот она так никогда не поступала, – продолжил Кирилл. – Я случайно разбил стакан, мама принялась на меня шикать, а бабушка Аглая обрадовалась. Сама собрала осколки, бережно как будто вновь обретенное сокровище. Мы там прожили неделю, и я побывал у нее на работе. Она работала, как бы, это назвать – старушкой в храме. Маленькая такая церковка, обсаженная новостройками. Вот она там за порядком следила, подсвечники чистила, протирала все. И всех встречала с такой открытой любовью, какой я потом почти никогда не встречал. А народ ведь всегда приходит разный, как на всех добра набрать, а вот у нее было. Я хоть и мальчишка был, а вот как-то это уловил. Наверно там я и решил, что очень важное дело делается в этой церковке. Очень большое, мне тогда еще не понятное, но нужное. Иначе не может человек с такой радостью его делать. А бабушка Аглая, в тот раз была в церковке одна и между делом все про все мне рассказывала. И про рождество, и про бесплодное дерево, и про укрощение бури, а еще про своего папу, отца Илариона, и про Николая, и про отца Фому, и даже про какого-то Сергеева. И про всех с такой любовью и такой радостью, словно была у нее не жизнь, а сказка, в которую почему-то веришь. А веришь, потому что не хочется в нее не верить. Вот такие у меня о ней воспоминания.

Кирилл, встал отряхнул с рукава репейник, выпрямился во весть рост и несколько раз шумно выдохнул.

– А потом пришло письмо, что отошла бабушка Аглая ко Господу. Я как раз тогда в девятый класс пошел, – продолжил Кирилл. – Я тогда весь вечер сидел и вспоминал как был с ней в той церковке. Даже заплакал. Я знаю, ту церковку сейчас перестроили, большую каменную поставили. Слава Богу это стало можно. Ну а я вот решил сюда. Так сказать, вернулся в начало. Так уж вышло, что весь наш народ по такому кругу прошел. Наверняка и к нашему храму вернутся. Люди они ведь всегда людьми остаются. Надо только помочь им сбросить с себя все наносное, чтобы зернышко в их душе свет тепло почувствовало, к свету потянулось. А мне бы топор да лопату раздобыть и дело пойдет.

– Кирилл, – я видимо произнес это с такой интонацией, что он вздрогнул. – Лопату и топор я завтра вам принесу, и принесу еще кое-что.

– Но учти мне инструмент пока хранить негде, – улыбнулся он. – Сам пока наездами, а там снимать стану…

– Так вышло, – я сделал одну из тех возвышенных театральных пауз, за которые я сам себя ненавижу, но ничего не могу с собой поделать. – Дом, который мы купили несколько лет назад, принадлежал вашему прадеду. И хотя дома сейчас уже нет, но вам по наследству достанется очень хороший чемодан.

Кирилл остановился, вернее замер, стоя ко мне в пол оборота. Потом посерьезнел, потер подбородок, посмотрел вверх, перекрестился, и обратился ко мне.

– Знаете, Саша, что сейчас с нами обоими произошло?

– Чудо? – предположил я.

– Я бы сказал, наглядный пример Божьего промысла, – ответил он и покачивая головой добавил. – Какая чудесная, и в тоже время простая вещь.

– Пожалуй, – согласился я и тоже перекрестился, стараясь как можно точнее повторить, как это сделал он.

Дальше все было как было. Я прочитал Евангелие. И про сложный, но надежный инструмент все усвоил. Вот спасаюсь, тяжеловато, но стараюсь, уповаю. Иногда бывает очень интересно, сидишь, скажем, у спущенного колеса, и гадаешь, каким благом обернется для тебя эта пустяковина.

Отец Кирилл, восстановил храм. Как и прежний – деревянный. Хорошо бы еще колокольню построить, но всему свое время. Топор и лопата, которые я принес ему на следующий день, так и остались при храме и лежат