Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Я поспешно развел руками: крупными, с пятью пальцами, накаждом по рудиментарному когтю, что защищают нежную плоть на конце сустава, тобишь фаланги.

– Как скажешь!

Только сейчас она заметила или сделала вид, что заметила, вкакую сторону поворачиваются мои глазные яблоки, засмеялась, показав на щекахмилые ямочки:

– Куда уставился?.. Ты и так меня пользовал дополуночи. Хватит, хватит!.. Быстро умойся, а то кофе стынет.

В маленькой прихожей две двери, одна в туалет, другая –в ванную. Я осторожно отворил ближайшую. Под голыми подошвами прохладный игладкий, словно стекло, кафель, слева массивная посудина для воды. В ней этисущества купаются, а напротив на стене…. Из овальной рамы на меня пристальносмотрит молодой, или моложавый, мужчина. Вскинутые брови, глаза неглупые, носмотрят испуганно. Рот приоткрылся, показывая не совсем чистые зубы. Самец,сравнительно здоров, нормален. Повезло, меня могли бы засунуть в тело калеки,урода, собаки или таракана. Нет, вряд ли в тело таракана. То, что от менятребуется, я вряд ли смогу, будучи тараканом.

С дрожью я всматривался в это лицо, тело. В нем я живу.В этом теле меня воспринимают. Каков я на самом деле, отшибло начисто…Почему?

Машинально открыл кран, помочился, как делает большинство мужчин,в раковину для мытья рук. Ладони подхватывали теплую струю из крана, водаплескала на белоснежные стенки, смывая желтые капли. Так же автоматическизавернул кран, все еще не отрывая глаз от существа, что проделывает все то жесамое, разве что правая сторона стала левой.

Выходит, мне оставлены воспоминания этого тела! Зубыпочистил так, будто это я сам чищу их каждое утро, вот эта штука – зубнаящетка, пальцы привычно прошлись по колючему, как кактус, подбородку… Ладно,вчера оно брилось на ночь, а сегодня суббота, на службу не идти, можно датьотдохнуть вылезающей шерсти…

Мои кристально ясные мысли причудливо переплетались сосмутными образами и желаниями этого самца. На каждой мысли, не говоря ожеланиях, ясно виден отпечаток животности, хтонности, глубинных рефлексов.

Стараясь их угадывать правильно, я вытерся особым кускомткани, полотенцем, махровым, уютным, с осторожностью пошел по направлению ккухне. Сердечная мышца теперь сокращается учащенно, с некоторым трудом качаятеплую кислородонесущую кровь наверх в голову и откачивая от ступней, гдезастой этой красной жидкости грозит гангреной. Я торопливо рассматривал стену сподвешенными половниками, сковородками, цветными тряпочками, быстро огляделпосудные полки, газовую плиту, массивный холодильник.

Женщина стояла ко мне спиной. В ее руках блестел длинныйнож. Струя воды падала на лезвие и разбрызгивалась по всей белой эмалированнойраковине. Я с опаской посмотрел на нож, сразу представив, что если бы ухватилженщину сзади за шею, то это приспособление, изготовленное для убийства, слегкостью вошло бы в мой такой незащищенный живот.

Она обернулась, ее плотоядные губы раздвинулись, показавбелые зубы хищника: передние – резцы, четыре могучих клыка, а по бокамчелюстей толстые коренные зубы, предназначенные для перекусывания и дроблениякостей.

– Садись же! Кофе остывает.

Я медленно опустился на стул. Женщина вновь улыбнулась, а японял, что сел на то самое место, где вот уже несколько лет постоянно сиделоэто тело. А кофе эти годы готовила и подавала эта молодая самка, женщина поимени Лена. Это для нее я брился на ночь.

Очаг, или кухня, здесь расширен за счет одной из комнат, апопросту – убрана перегородка. На том конце этой кухни-гостиной диван инепременная «стенка», пара кресел, работающий телевизор, на экране которогобыстро сменяются новости шоу-бизнеса. Эту передачу Лена смотрела неотрывно,глаза всегда блестят, переживает за скандалы и разводы своих кумиров – этонечто ритуальное у местных существ, а я медленно разделывал ножом и вилкойяичницу. Вообще-то с яичницей, как и везде, где можно обойтись без ножа, надобез ножа, но мой разумоноситель предпочитал «хорошие манеры» даже дома накухне, чтобы «не расслабляться», так что я старался вести себя как можноидентичнее.

Мелькнула мысль, почему это во мне заложены знания, и такие,как надо, к примеру, что яичницу без ножа, и почему мой разумоноситель держалсяиначе, какой-то вызов правилам, но, прерывая ход мыслей, эта особь-самка вдругзаявила:

– Перестань двигать этими складками на лбу! Ну, поднялараньше, чем обычно. Но я хочу успеть на утреннюю электричку. Зато кофе сварилапокрепче. Сейчас проснешься!

Я пробормотал нечто, что можно было понять какблагодарность, согласие и даже извинение, и это существо улыбнулось мне, вновьпоказав белые блестящие зубы хищника.

– Я тебе даже про запас смолола! А то по лени начнешьглушить растворимый, а у тебя от него сердце.

– Ага, сердце, – повторил я тупо.

– Не то ноет, не то дергается, – напомнилаона, – хоть ты и скрывал! Я же знаю.

– Нет-нет, – проговорил я вынужденно, ибо отвечатьчто-то надо, горло перехватил страх, что вдруг да перестану говорить на языкеаборигенов, но слова протиснулись хоть и хриплые, но внятные. – Пустьмолотый.

Если бы она не была занята своими мыслями, то смогла бызаметить, что я не совсем тот, с кем жила в этой рукотворной пещере, но еевзгляд, как локатор, шарил поверх моей головы, даже проникал сквозь меня,наконец она заявила решительно:

– Вроде бы ничего не забыла… Вчера все собрала! Порасажать, пора. Верно?

– Кого сажать? – пробормотал я.

Она вытаращила глаза, брови изумленно взлетели на серединучистого лобика. Я ощутил себя над пропастью, но ее лицо расплылось в улыбке,опять показались белые острые зубки среднего хищника, и я с облегчением понял,что эта особь только изобразила удивление.

– Вот ты всегда так!

– Да? – спросил я.

Она расхохоталась:

– Всегда одно и то же!.. Подумай. Может быть, поедешь?

Я порылся в памяти своего разумоносителя, человека или, какего там, словом – меняносителя, отыскивая картинки, как он себя вел, чтоговорил. Плечи мои передернулись, из гортани автоматически пошли слова:

– Ну, ты же знаешь… По мне бы вовсе дачи не было!Я не огородник. По мне, лучший отдых на природе – это полежать надиване с книжкой.

Она отмахнулась с пренебрежением. Все люди, мол, кто неездит на природу, ущербные придурки. Дышат дымом, выхлопными газами, потребляютэкологически нечистую пищу, ничего не видят, кроме четырех стен, портят глазаперед телевизором, а теперь еще и перед компом…

Это я знал, обычно бурчал, не соглашался, но теперь, вотличие от разумоносителя, с этим вполне согласен. Однако сейчас не домаленьких туземных радостей. Надо понять, зачем я здесь, что от меня требуется.А дача – это такое крохотное сооружение под открытым небом, защищающее отливня, но не от зимних морозов: просто домик с клочком земли далеко за городом.Черт с нею, дачею. Мой разумоноситель и раньше, когда он с этой самочкой былритуально связан, без всякой охоты принял в подарок загородный подарок отродителей. Сейчас гораздо тревожнее то, что я не знаю, зачем я здесь и сколькомне отпущено времени!