Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Верно, — загадочно сказал Том. — В этусторону нитки и в ту тоже. Я все вижу. Черти рогатые. Грешники в аду. Хорошаяпогода и плохая. Прогулки. Праздничные обеды. Земляничные пиры. — Он сважным видом тыкал выбивалкой то в одно, то в другое место ковра.

— Да по-твоему выходит, что я держу тут какой-топансион, — сказала бабушка, вся красная и запыхавшаяся.

— Тут все видно, хоть и не очень ясно. Дуг, ты нагниголову набок и зажмурь один глаз, только не совсем. Конечно, ночью видно лучше,когда ковер в комнате, и лампа горит, и вообще. Тогда тени бывают самые разные,кривые и косые, светлые и темные, и видно, как нитки разбегаются во всестороны: пощупаешь ворс, погладишь, а он как шкура какого-нибудь зверя. Ипахнет как пустыня, правда-правда. Жарой пахнет и песком — наверно, так пахнеткаменный гроб, где лежит мумия. Смотри, видишь красное пятно? Это горит Машинасчастья!

— Просто кетчуп с какого-то сандвича, — сказаламама.

— Нет, Машина счастья, — возразил Дуглас, и емустало грустно, что и тут она горит. Он так надеялся на Лео Ауфмана, уж унего-то все пойдет как надо, он всех заставит улыбаться, и каждый раз, когдаземля, повернувшись от солнца, накренится к черным безднам вселенной, маленькийгироскоп, который сидит у Дугласа где-то внутри, станет поворачивать к солнцу.И вот Лео Ауфман что-то там прошляпил — и осталась только кучка золы да пепла.

Хлоп! Хлоп! Дуглас с силой ударил выбивалкой.

— Смотрите, вот Зеленый электрический автомобильчик!Мисс Ферн! Мисс Роберта! — сказал Том. — Би-ип! Би-ип!

Хлоп!

Все рассмеялись.

— А вот твои линии жизни, Дуг, они все в узлах. Слишкоммного кислых яблок! И соленые огурцы перед сном!

— Которые? Где? — закричал Дуглас, всматриваясь вузор ковра.

— Вот эта — через год, эта — через два, а эта — черезтри, четыре и пять лет.

Хлоп! Проволочная выбивалка зашипела, точно змея.

— А вот эта — на всю остальную жизнь, — сказалТом. Он ударил по ковру с такой силой, что вся пыль пяти тысяч столетийрванулась из потрясенной ткани, на мгновенье замерла в воздухе, — и покаДуглас стоял, зажмурясь, и старался хоть что-нибудь разглядеть впереплетающихся нитях и пестрых разводах ковра, лавина армянской пыли беззвучнообрушилась на него и навеки погребла его на глазах у всех родных…

Старая миссис Бентли и сама не могла бы сказать, как все этоначалось. Она часто видела детей в бакалейной лавке — точно мошки илиобезьянки, мелькали они среди кочанов капусты и связок бананов, и она улыбаласьим, и они улыбались в ответ. Миссис Бентли видела, как они бегают зимой поснегу, оставляя на нем следы, как вдыхают осенний дым на улицах, а когда цветутяблони — стряхивают с плеч облака душистых лепестков, но она никогда их небоялась. Дом у нее в образцовом порядке, каждая мелочь на своем привычномместе, полы всегда чисто выметены, провизия аккуратно заготовлена впрок,шляпные булавки воткнуты в подушечки, а ящики комода в спальне доверху набитывсякой всячиной, что накопилась за долгие годы.

Миссис Бентли была женщина бережливая. У нее хранилисьстарые билеты, театральные программы, обрывки кружев, шарфики, железнодорожныепересадочные билеты — словом, все приметы и свидетельства ее долгой жизни.

— У меня куча пластинок, — говорила она. —Вот Карузо: это было в Нью-Йорке, в девятьсот шестнадцатом; мне тогда былошестьдесят, и Джон был еще жив… А вот Джун Мун — это, кажется, девятьсотдвадцать четвертый год, Джон только что умер…

Вот это было, пожалуй, самым большим огорчением в ее жизни:то, что она больше всего любила слушать, видеть и ощущать, ей сохранить неудалось. Джон остался далеко в лугах, он лежит там в ящике, а ящик надежноспрятан под травами, а над ним написано число… и теперь ей ничего от него неосталось, только высокий шелковый цилиндр, трость да выходной костюм, что виситв гардеробе. А все остальное пожрала моль.

Но миссис Бентли сохранила все, что могла. Пять лет назад,когда она переехала в этот город, она привезла с собой огромные черные сундуки— там, пересыпанные шариками нафталина, лежали смятые платья в розовыхцветочках и хрустальные вазочки ее детства. Покойный муж владел всякого роданедвижимым имуществом в разных городах, и она передвигалась из одного города вдругой, словно пожелтевшая от времени шахматная фигура из слоновой кости,продавая все подряд, пока не очутилась здесь, в чужом, незнакомом городишке,окруженная своими сундуками и темными уродливыми шкафами и креслами, застывшимипо углам, будто давно вымершие звери в допотопном зоологическом саду.

Происшествие с детьми случилось в середине лета. МиссисБентли вышла из дому полить дикий виноград у себя на парадном крыльце иувидела, что на лужайке преспокойно разлеглись две девочки и мальчик, —свежескошенная трава покалывала их голые руки и ноги, и это им явно нравилось.

Миссис Бентли благодушно улыбнулась всем своим желтымморщинистым лицом, и в эту минуту из-за угла появилась тележка с мороженым.Точно оркестр крошечных эльфов, она вызванивала ледяные мелодии, острые иколючие, как звон хрустальных бокалов в умелых руках, созывая и маня к себе всехвокруг. Дети тотчас же сели и все разом, словно подсолнухи к солнцу, повернулиголовы в сторону тележки.

— Хотите мороженого? — спросила миссис Бентли иокликнула: — Эй, сюда!

Тележка остановилась, звякнули монетки, и в руках у миссисБентли очутились бруски душистого льда. Дети с полным ртом поблагодарили ее ипринялись с любопытством разглядывать — от башмаков на пуговицах до седыхволос.

— Дать вам немножко? — спросил мальчик.

— Нет, детка. Я уже старая, и мне ничуть не жарко. Я,наверно, не растаю даже в самый жаркий день, — засмеялась миссис Бентли.

Со сладкими сосульками в руках дети поднялись на тенистоекрыльцо и уселись рядышком на ступеньку.

— Меня зовут Элис, это Джейн, а это — Том Сполдинг.

— Очень приятно. А я — миссис Бентли. Когда-то меня звалиЭлен.

Дети в изумлении уставились на нее.

— Вы не верите, что меня звали Элен? — спросиламиссис Бентли.

— А я не знал, что у старух бывает имя, — жмурясьот солнца, ответил Том.

Миссис Бентли сухо засмеялась.

— Он хочет сказать, старух не называют по имени, —пояснила Джейн.