Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Тебе вовсе незачем долго в этом разбираться,Лео, — сказала она, — Просто оглянись вокруг. Подумай. Помолчи немного.А потом приди и скажи мне. Я буду в доме, надо поставить книги обратно наполки, положить одежду обратно в шкафы, приготовить ужин. Мы и так запоздали сужином, смотри, как темно на улице. Пойдемте, дети, помогите маме.

Когда пожарные и соседи ушли, Лео Ауфман остался с дедушкойСполдингом, Дугласом и Томом; все они задумчиво смотрели на догорающие остаткигаража. Лео ткнул ногой в мокрую золу и медленно высказал то, что лежало надуше:

— Первое, что узнаешь в жизни, — это что ты дурак.Последнее, что узнаешь, — это что ты все тот же дурак. Многое передумал яза один только час. И сказал себе: да ведь ты слепой, Лео Ауфман! Хотитеувидать настоящую Машину счастья? Ее изобрели тысячи лет тому назад, и она всееще работает: не всегда одинаково хорошо, нет, но все-таки работает. И она всевремя здесь.

— А пожар… — начал было Дуглас.

— Да, конечно, пожар, гараж! Но Лина права, долгораздумывать над этим незачем: то, что сгорело в гараже, не имеет никакогоотношения к счастью.

Он поднялся по ступеням крыльца и поманил их за собой.

— Вот, — шепнул Лео Ауфман. — Посмотрите вокно. Тише, сейчас вы все увидите.

Дедушка Сполдинг, Дуглас и Том нерешительно заглянули вбольшое окно, выходившее на улицу.

И там, в теплом свете лампы, они увидели то, что хотел импоказать Лео Ауфман. В столовой за маленьким столиком Саул и Маршалл играли вшахматы. Ребекка накрывала стол к ужину. Ноэми вырезала из бумаги платья длясвоих кукол. Рут рисовала акварелью. Джозеф пускал по рельсам заводной паровоз.Дверь в кухню была открыта: там, в облаке пара, Лина Ауфман вынимала из духовкидымящуюся кастрюлю с жарким. Все руки, все лица жили и двигались. Из-за стеколчуть слышно доносились голоса. Кто-то звонко распевал песню. Пахло свежимхлебом, и ясно было, что это — самый настоящий хлеб, который сейчас намажутнастоящим маслом. Тут было все, что надо, и все это — живое, неподдельное.

Дедушка, Дуглас и Том обернулись и поглядели на Лео Ауфмана,а тот неотрывно смотрел в окно, и розовый отсвет лампы лежал на его лице.

— Ну конечно, — бормотал он. — Это оно самоеи есть.

Сперва с тихой грустью, потом с живым удовольствием инаконец со спокойным одобрением он следил, как движутся, цепляются друг задруга, останавливаются и вновь уверенно и ровно вертятся все винтики и колесикиего домашнего очага.

— Машина счастья, — сказал он. — Машинасчастья.

Через минуту его уже не было под окном.

Дедушка, Дуглас и Том видели, как он захлопотал в доме — топоправит что-нибудь, то передвинет, то складку разгладит, то пылинку сдует —такой же деловитый винтик большой, удивительной, бесконечно тонкой, вечнотаинственной, вечно движущейся машины.

А потом, не переставая улыбаться, они спустились с крыльца впрохладную летнюю ночь.

Два раза в год во двор выносили большие хлопающие ковры ирасстилали их на лужайке, где они были совсем не к месту и казались какими-тонеобитаемыми. Потом из дома выходили мама и бабушка, в руках они несли какбудто спинки красивых плетеных кресел, что стоят в парке у павильона сгазированной водой. Каждому вручали такой жезл с широкой плетеной верхушкой, ивсе — Дуглас, Том, бабушка, прабабушка и мама — становились в кружок надпыльными узорами старой Армении, точно сборище ведьм и домовых. Затем по знакупрабабушки — едва она мигнет или подожмет губы — все вскидывали цепы ипринимались без передышки молотить ковры.

— Вот тебе, вот, — приговаривалапрабабушка. — Бейте блох, мальчики, не жалейте и вшей!

— Ну что ты такое говоришь! — укоризненно замечалаей бабушка.

Все смеялись. Вокруг бушевала пыльная буря, и смех переходилв кашель.

Вихри корпии, струи песка, золотистые хлопья трубочноготабака взвивались в воздух и трепетали, подбрасываемые все новыми и новымиударами. Останавливаясь, чтобы передохнуть, мальчики видели следы своихбашмаков и башмаков взрослых, тысячу раз отпечатавшиеся на узорах ковра, —восточный рисунок то исчезал, то появлялся вновь вместе с мерным прибоемударов, что омывал его берега.

— Вот тут твой муж пролил кофе. — И бабушкаударила по ковру.

— А здесь ты пролила сметану, — И прабабушкавыбила из ковра огромный столб пыли.

— Смотрите, тут весь ворс вытоптан. Ах, ребята, ребята!

— А вот чернила, прабабушка!

— Глупости! У меня чернила лиловые, а это обыкновенные,синие. Хлоп!

— Посмотрите, какую дорожку протоптали, — это изприхожей в кухню. Ох уж эта еда! Она даже львов ведет на водопой. Давайте-каповернем его другим боком.

— А может, просто запереть все двери и никого невпускать?

— Или пусть разуваются еще в прихожей!

Хлоп, хлоп!

Наконец ковры развешаны на веревках. Том разглядывает узор —хитроумные петли и переплеты, цветы, какие-то загадочные фигуры, разводы измеящиеся линии.

— Том, ты что стоишь? Выбивай!

— Занятно все-таки видеть всякие вещи, — говоритТом. Дуглас подозрительно смотрит на него.

— Что ты там увидел?

— Да весь город, людей, дома, вот и наш дом —Хлоп! — Наша улица! — Хлоп! — А вон то, черное, —овраг. — Хлоп! — Вот школа. — Хлоп! — А вот эта чуднаязакорючка — ты. Дуг! — Хлоп! — Вот прабабушка, бабушка, мама… —Хлоп! — Сколько же лет пролежал у нас этот ковер?

— Пятнадцать.

— И целых пятнадцать лет по нему топали! Даже видныотпечатки башмаков! — ахнул Том.

— Силен ты болтать, парень, — сказала прабабушка.

— Тут видно все, что случилось у нас в доме запятнадцать лет. — Хлоп! — Конечно, это все прошлое, но я могу ибудущее увидать. Вот сейчас зажмурюсь, а потом — р-раз! — погляжу на этиразводы и сразу увижу, где мы завтра будем ходить и бегать.

Дуглас перестал размахивать выбивалкой.

— А что еще ты там видишь?

— Главным образом нитки, — вставила прабабушка. —Тут только и осталась одна основа. Сразу видно, как его ткали.