Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир - Самюэль Элиот Морисон

призывал монархов заплатить его людям, «прошедшим через невероятный труд и опасности», но при этом не отдавал должное никому конкретно, кроме своего брата; он настаивал на том, что золотые прииски Верагуа были «лучшей новостью, которую когда-либо приносили в Испанию», и одновременно рассказывал об унижениях, испытанных при заключении в тюрьму и отправке домой в кандалах. И все же этот бессвязный набор завершается благородным и красноречивым высказыванием:

«Я пришел служить [Вашим Высочествам] в возрасте двадцати восьми лет, и теперь на мне нет волос, которые не были бы белыми, а тело мое немощно и истощено. Все, что осталось у меня и моих братьев, было продано вплоть до плаща, который я носил, к великому позору моему. Считается, что это было сделано не по Вашему повелению. Возмещение моей чести и убытков и наказание тех, кто украл у меня мой жемчуг и унизил адмиральские привилегии, сделает честь Вашему монаршему достоинству. Высшая добродетель, беспримерная слава благодарных и справедливых не оставят Ваших Высочеств, и славная память останется за Испанией. Честная цель, которую я всегда проявлял на службе, [в сочетании с] таким незаслуженным оскорблением не позволит моей душе хранить молчание, даже если бы и захотелось. Прошу прощения у Ваших Высочеств, но я разорен. До сих пор я оплакивал других; теперь пожалей меня, Небо, и плачь обо мне, земля! Из материальных вещей у меня нет даже бланка[325]; в вещах духовных я даже перестал наблюдать формы жизни в Индии. Замкнутая в этой боли, немощная, ежедневно ожидающая смерти, окруженная миллионом дикарей, полных жестокости, и, таким образом, отделенная от святых таинств святой церкви, моя душа будет окончательно заброшена, если отделится здесь от тела! Плачьте обо мне, у кого еще есть милосердие, правда и справедливость! Я отправился в это путешествие не для того, чтобы плыть за прибылью, славой или богатством, и это несомненно, ибо в противном случае надежда на все подобные вещи была бы мертва. Я пришел к Вашим Высочествам с честными намерениями и искренним рвением, и я не лгу. Я смиренно прошу Ваши Высочества, если Богу будет угодно удалить меня отсюда. Помогите мне отправиться в Рим и в другие паломничества. Пусть Святая Троица хранит и умножает Ваши жизни и высокое состояние.

Написано в Индии, на острове Ямайка, 7 июля 1503 года».

Наше ощущение, что подобное письмо не могло вызвать королевскую милость, подтверждается его получением. Оно возымело настолько мало эффекта, что Колумба не приглашали ко двору в течение нескольких месяцев после возвращения, несмотря на присутствие при дворе его сына. Грабители и преследователи Адмирала так и не понесли наказания, его наместничество не было восстановлено при жизни, а истории о золотых приисках в Верагуа оставили правителей равнодушными. Он не нашел пролива и не достиг Островов пряностей, а следовательно, с точки зрения государей, это путешествие было пустой тратой денег, да и сам Адмирал вызывал назойливую скуку.

Современному вкусу больше соответствует короткая записка, которую Колумб успел передать своему другу брату Гаспару из монастыря Лас-Куэвас в Севилье:

«Преподобный дорогой Отец!

Если бы мое путешествие было так же полезно для моего здоровья и благосостояния, каковым оно обещает принести пользу короне, я бы надеялся прожить более ста юбилеев. У меня нет времени писать более подробно. Я надеюсь, что предъявителем сего может оказаться человек, который сумеет сказать вам больше из уст в уста, чем способны рассказать тысячи писем. Дон Диего также даст вам сведения.

Умоляю достопочтенного приора и всех братьев милостиво поминать меня во всех своих молитвах.

Написано на острове Ямайка 7 июля 1503 года».

Диего Мендес снарядил большое каноэ, купленное у Амейро, прикрепил к нему фальш-киль и установил мачту с парусом. Взяв с собой одного христианина и шестерых индейцев, он смело отправился в путь. Диего миновал лучшие пейзажи Карибского моря: белые коралловые пляжи, окруженные пальмами, водопады, падающие со скал в море, глубокие расщелины, ведущие к Блю-Маунтиз, вершины которых собирали огромные одеяла облаков, крошечные гавани, предлагающие безопасное убежище на ночь, и порт Сан-Антонио, где лесистый остров обеспечивает идеальную защиту. Недалеко от Норт-Ист-Пойнт, который, по его мнению, был ближайшим к Эспаньоле, Мендес с обычной смелостью оставил каноэ и отправился в лес. Внезапно Диего окружили индейцы, которые, как он понял, намеревались захватить каноэ и груз, а его самого лишить жизни. Испанцу ничего не оставалось, как убежать на каноэ и поплыть обратно в Санта-Глорию.

Колумб, если он и был разочарован неудачей попытки, тактично это скрывал и выражал огромную радость, увидев Мендеса живым, однако умолял попробовать еще раз. Тот согласился, но только в случае выделения вооруженной охраны для защиты от враждебно настроенных индейцев. Таким образом, следующая вылазка Мендеса до восточной оконечности Ямайки происходила в сопровождении аделантадо со значительными силами.

В этой второй попытке Мендеса сопровождало другое большое каноэ, которым командовал Бартоломео Фиеччи, или Флиско, как называл его Колумб. Он принадлежал к генуэзской патрицианской семье, которая дружила с Колумбами в дни их бедности и безвестности. Бартоломео случайно оказался в Севилье, когда Колумб набирал людей для путешествия, и, поскольку Адмиралу всегда нравилось отдавать ответственные посты своим соотечественникам, Фиеччи был назначен капитаном «Вискайны».

Было решено, что Мендес и Фиеччи возьмут с собой по шесть христиан и десять индейцев в надежде, что хотя бы одно из двух каноэ сможет доплыть до Эспаньолы, а если это удастся обоим, Мендесу предстояло отправиться в Санто-Доминго для фрахтовки, а Фиеччи вернуться на Ямайку с известием о том, что помощь приближается. Сильные мужчины в те дни не стыдились плакать, когда им этого хотелось. Аделантадо лишь оставалось проводить оба каноэ взглядом и, дождавшись, когда они скроются из вида в зеркальном море, вернуться в Санта-Глорию, где предаться долгому ожиданию.

Диего Мендес остался столь немногословен в отношении самого перехода, сколь многословен в отношении подготовки. К счастью, у нас есть история от Фиеччи, переданная через Фернандо. Расстояние от ямайского Норт-Пойнт до ближайшего берега Эспаньолы (между мысами Марии и Тибуроном) составляло около 188 морских миль. Но это путешествие могло оборваться в 78 милях от Ямайки на острове Навасса – плоской, ровной скале высотой около 300 футов и длиной в 2 мили, где теперь имеется маяк. Хотя каноэ и стартовали при спокойном море, не было причин ожидать, что такое продлится долго, поскольку июль в этом районе – месяц сильнейших пассатов.

В каждом каноэ, помимо капитана, находилось по шесть христиан и около десяти рабочих-индейцев. Предположительно на каждом судне имелось