Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

то время Солженицын просто не решился ее закончить. Объяснение этой фразы он перенес в свою книгу «Двести лет вместе», опубликованную лишь в 2001 году, уже в Москве:

«О Нафталии Френкеле, неутомимом демоне “Архипелага” особая загадка…Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит кто может». (Двести лет вместе (1795–1995). М.: Русский путь, 2001. С. 579).

Солженицын, пообещав высказать свое предположение о мотивах действий Френкеля «в другом месте», сделал это в книге, материалы для которой он собирал более тридцати лет.

Проверка информации о встрече Сталина и Френкеля в 1929 году стала возможной лишь после публикации, начиная с 1996 года, в журнале «Исторический архив» списков всех посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина в 1924–1953 годах. По этим спискам составлялись в 1998 и в 2008 году аннотированные алфавитные справочники. В 1929 или в 1930 годах Н. А. Френкель в кремлевском кабинете Сталина не появлялся. Он в составе группы ведущих начальников НКВД, вместе с наркомом внутренних дел Генрихом Ягодой, первый раз побывал в кабинете Сталина 21 марта 1936 года. Тогда Френкель в звании дивизионного инженера был уже начальником Байкало-Амурского ИТЛ. Второй раз Френкель встречался со Сталиным 5 мая 1940 года. На приеме присутствовал и Лаврентий Берия. Френкель был уже начальником Главного управления лагерей железнодорожного строительства НКВД СССР (Исторический архив. 1998. № 4. Специальный выпуск «Посетители кремлевского кабинета И. В. Сталина»). С появлением Интернета о генерал-лейтенанте Френкеле, трижды награжденном орденом Ленина, умершем в 1960 году в Москве, появилось множество разных историй и исследований не только на русском, но и на иностранных языках. Многие из них были стимулированы именно «Архипелагом». Френкель, судя по другим источникам, родился не в Турции, а в Одессе, в семье служащего. Там нашлись и родственники. Была найдена и его соловецкая карточка заключенного. В ней местом рождения упоминалась Хайфа, в 1883 году это была Османская империя. Внутренних паспортов в 1920-е годы в СССР еще не было. Сведения о месте рождения в то время обычно записывались со слов самого заключенного, и достоверность их сомнительна. Серьезные западные исследователи ГУЛАГа не подтверждают обобщений Солженицына о Френкеле (См: Anne Applebaum. Gulag. A History of the Soviet Camps. London: Penguin Books, 2004).

Старший научный сотрудник отдела генетики

В конце июля мне прислали из Медицинского совета, под управлением которого находился и наш институт, толстый пакет. В нем я обнаружил официальное письмо, в котором мне предлагали зачисленне на должность старшего научного сотрудника в отдел генетики Национального института медицинских исследований сроком на один год. К письму была приложена брошюра с перечнем правил и обязанностей для работников Медицинского совета, которые относились к категории государственных служащих. В пакет был вложен и проект договора между Медицинским советом и мною на тот случай, если я приму предложение. Никаких документов, типа копий дипломов об образовании или об ученых степенях, от меня не требовалось. Для зачисления на должность мне следовало подписать проект договора и проставить дату, с которой я смогу приступить к работе. Поскольку в сентябре мне предстояла поездка в Скандинавию, а в октябре в США, откуда я возвращался лишь к 10 ноября, то я поставил датой начала своей научной работы в штате института 15 ноября.

Заполнения вакантных научных должностей на основе конкурса, подобно советской практике, в Англии не было. Институты здесь не имели и ученых советов в отличие от советских, на которых проходили защиты диссертаций и избирались сотрудники по объявленному конкурсу. Зачисление на один год было испытательным. По окончании годичного срока Медицинский совет мог предложить продление работы еще на пять лет. Если такое предложение не поступало, договор считался завершенным. Такая же процедура предстояла и после пятилетнего срока пролонгации. Зачисление на постоянную должность становилось возможным лишь после пяти лет работы по первоначальному договору. Присуждение ученых степеней производилось в Англии не публично учеными советами институтов или факультетов, а небольшими комиссиями из трех-четырех человек, признанных специалистов в той области знания, которой была посвящена диссертация. Для всех фундаментальных наук существовала лишь одна степень – доктор философии (Ph.D). В Советском Союзе ее приравнивали к кандидатской, так как эта степень завершала учебу в аспирантуре. Эквивалента советской степени доктора наук в Западной Европе и в США не было. За пределами аспирантуры были важны репутация и научные публикации, а не степени. Не было в Англии и раздельного дипломирования ученых степеней и ученых званий, а также утверждения всех степеней и званий в каких-то государственных инстанциях типа советской Высшей аттестационной комиссии (ВАК).

В конце июля я получил от Роя печальную новость. Умер от инфаркта в собственной квартире мой друг и покровитель академик Борис Львович Астауров. Ему было 69 лет. Я послал телеграмму его жене. Через месяц Рой в конфиденциальном письме сообщил мне:

«Астауров вышел из больницы с улучшением проблем с аденомой. Но в апреле в Риме на каком-то конгрессе остался невозвращенцем зав. отделом института Шапиро, бросив в Москве две семьи. Как водится, была Комиссия, которая нашла идеологическую работу в институте неудовлетворительной и предложила ряд мер, в том числе смещение с руководящей работы трех заведующих-евреев, включая твоего друга А. А. Нейфаха. В Комитете по Ленинским премиям работа Астаурова была снята по требованию Цицина и Дубинина, которое поддержал и Келдыш…»

Илью Моисеевича Шапиро я знал, но историю с его отказом возвращаться из Италии пропустил, в апреле – июне я был в США. Из Италии он переехал в Швецию, где сразу получил должность в Каролинском институте. Академик Н. П. Дубинин стал требовать смещения Астаурова с поста президента Всесоюзного общества генетиков и селекционеров. Астауров был смелым и принципиальным человеком, но это были удары в спину.

Нобелевский институт

Вернувшись из США в начале июня, я нашел среди накопившихся за два месяца писем несколько приглашений из Скандинавии. Меня приглашали для лекций на общие темы и по проблемам старения. Главным среди них было письмо от профессора Иогана Фогта (Johan Vogt), президента норвежского ПЕН-клуба. Он от своего имени и от имени бывшего премьер-министра Норвегии Эйнара Герхардсена (Einar Gerhardsen) приглашал меня в Осло для лекции 2 сентября об оппозиционных политических и демократических течениях в СССР. Лекция предназначалась для широкой аудитории. Местом для нее был выбран большой зал Нобелевского института. Что такое Нобелевский институт в Осло, я тогда не знал. По телефону профессор Фогт объяснил мне, что