Я живу в этом теле - Юрий Никитин

– Это она меня завалила. Теперь, сам знаешь,сексуальная свобода.

Он загоготал:

– Так это по нам!

– Что?

– Эта самая свобода!

Веселый, налитый кровью, весь перенасыщенный половымигормонами, он был из той породы, которые десятка два лет тому свершалисексуальную революцию. Мол, свободу женщинам в их проявлениях, в их желаниях, хотяпонятно, кому нужнее эта свобода…

– К черту, – ответил я искренне. – Хватаетдругих дел.

– Других? – удивился он. – Какие могут бытьеще дела? Секс – самый мощный стимул. Он правит миром. Все остальное так…проявление этой силы.

– Согласен, – сказал я поспешно. – Но как-тозахотелось чего-то еще… Чем хоть занимается наш институт? Сколько лет торчу…

Он снова захохотал, вообще он хохотал охотно, по любомуповоду и без повода.

– Со стороны можно подумать, что-то засекреченное иливоенное! На самом же деле нас не сократили только из-за лени чиновников там,наверху. Они с бабами по саунам групповухи устраивают, на заседаниях в Думеспят да похмеляются в сортире, так что мы пока живем благодаря недосмотру!

Дверь кабинета шефа хлопнула, Вавилов тут же оборвал смех исогнулся над клавиатурой. Такой предсказуемый, понятный, словно я рассматривалжука или богомола.

Значит, меня сюда забросили вовсе не из-за места работымоего разумоносителя… Хотя это было бы слишком просто. Наверняка что-то важнее…Но что?

Пальцы привычно прыгали по «клаве». На экране в трехмернойпроекции изгибался поток раскаленного воздуха. В этом заведении мойразумоноситель вот уже седьмой год рассчитывает выход истечения газоввзлетающих ракет. Тяжелых, неповоротливых, то и дело выходящих из-под контроля,а то и вовсе… У меня отдельный диск с записями всех несчастных случаев, когдазаканчивалось взрывом.

Может быть, промелькнула суматошная мысль, я вовсе незаброшен в этот нелепый мир, а нахожусь в некоем эксперименте? И все, чтовижу, – это лишь плод работы моего мозга. Пока смотрю, вижу, оносуществует. Как только отвернусь или закрою глаза – исчезает. Всеисчезает: и люди, и дома, и деревья. Весь мир исчезает. Существую только я.Даже я на самом деле не такой, каким вижу себя. Да-да, мои руки, ноги, моетело – тоже моя выдумка.

Вавилов наклонил голову, поблескивала лысина, которую онназывал всего лишь широким пробором. Я видел, как двигаются кисти его рук, ноего комп повернут ко мне задницей, облучая или не облучая. Над чем онтрудится – не спрашивал, скорее всего над витком раскаленного газа, чтовыходит из другой дюзы.

Я спросил его неожиданно:

– Слушай, Николай, а ты существуешь?

Вавилов хмыкнул, постучал по «клаве», вскинул голову. Бровиего поползли вверх. К моему удивлению, он вроде бы чуть призадумался.

– Я?.. Знать бы! Раньше я говорил, что не живу, атолько существую, а теперь и в этом сомневаюсь. То ли это я, то ли чей-тохреновый сон или же набор электромагнитных колебаний. Слишком все как-то нетак…

Я спросил напряженно:

– А как так?

Он обозлился.

– Если бы я знал! А так только чувствую, как собака, асказать не могу.

Я проговорил осторожно:

– Чувствовать мало, надо сформулировать. Только тогдаможно понять.

– Зачем?

Я развел руками:

– Ну, чтобы как-то… Разве тебя это устраивает? Нехочется что-то делать?

Он поперхнулся готовым ответом, ощутил, что я спрашиваюнечто другое, затем нехотя пожал плечами.

– А что делать? Все так живут.

Все, подумал я со страхом. Они все даже не пытаются, потомучто в стаде. Агнцы Божьи. А придуманного ими Бога называют пастырем, чтобы тотих пас и перегонял с одной лужайки на другую. А сами – ни-че-го… Можетбыть, я здесь потому?

Программа выдала на экран модель атома. Того самого, изкоторых вся Вселенная, мировое пространство, галактики, звезды, планеты,воздух, люди, звери, рыбы, черви…

По телу пробежала дрожь. Черт, мой разумоноситель сошкольной скамьи знает, что он из атомов, каждая из этих частиц висит в пустотена огромном удалении одна от другой. И что он, человек, состоит на 99,9процента из пустоты, абсолютной пустоты, где в определенном порядке носятсяатомы! Из таких же атомов здешнее Солнце, только те атомы, из которых этазвезда, трясутся в другом порядке.

Я чувствовал, как спина взмокла. На лбу выступили капелькипота. Только бы не думать о таком страшном мире, в котором я оказался. Я –всего лишь сочетание атомов! Уже достаточно сложное, чтобы в нем на какое-товремя поселился Я, неизвестный пока что даже самому себе, но призванный длясвершения каких-то важных дел! Донесся гнусавый голос пана Володарского, такзвали Корнийчука за его прононс:

– Это еще как сказать!.. Президент такой указ неподпишет, вот увидите!

– Подпишет, – возражал ему другой голос. – Онвсе подписывает, что этой кукле еще остается…

– Он не кукла! Он сохранил в себе волю и силы… Вон уКоролева спросите. Королев, как считаешь: подпишет президент указ омобилизации?

Я вздрогнул, догадываясь, что обращаются ко мне, ведь этоя – Егор Королев, самец, двадцать девять лет, младший научный сотрудник,работаю в этом загадочном заведении.

– Президент? – переспросил я торопливо. –Какой президент?

Из-за столов подняли головы даже те, кто не принимал участияв споре. То ли я был известен как заядлый спорщик, что в каждую бочку, то лиголос мой прозвучал не совсем так, как раньше звучал у моего разумоносителя.

Вавилов переспросил саркастически:

– Какой президент?.. В самом деле, какой у наспрезидент? Кто правит страной? Стоит ли помнить такой пустячок?

Засмеялись все, даже за дальним столом Маринка улыбнулась,на розовых щеках заиграли милые ямочки. Корнийчук заржал так, что рядомотодвинулись бы кони, чтобы не подумали на них.

– Королев прав, – заявил он неожиданно. – Чтоесть президент, как не кукла, которой двигают умелые руки? Вот только какиегруппы им двигают, это вопрос. Я все же считаю, что военно-промышленныйкомплекс.

– Какой ВПК, – отмахнулся Вавилов, – мафия!Мы сами из ВПК, разве мы чувствуем, что наши боссы чем-то двигают? Всезахватила мафия!

– Банки, – возразила Маринка. – Теперь всемправят банки. Или транс… трансвести… транснациальнистические, фу, слово-токакое длинное!.. компании. Они и есть правительство. Настоящее, мировое!

Из другого конца комнаты откликнулся бодро Розенкренц:

– Мировое? Тогда это мы, проклятые сионисты!