Плач к Небесам - Энн Райс

Когда пришел Гвидо, Тонио как бы между прочим спросил его,будет ли в ложе графини сидеть Кристина Гримальди.

— Да. Ты сразу заметишь ее. Она будет сидеть прямонапротив сцены. Она хочет слышать все.

— Как она поживает? — спросил Тонио.

— Что-что? — переспросил Гвидо.

— Как она поживает? — раздраженно и громкоповторил Тонио.

Маэстро ответил ему холодной улыбкой.

— А почему бы тебе не пойти и не спросить об этом у неесамой?

За час до поднятия занавеса небеса обрушили на Рим настоящуюбурю. Однако ничто — ни гром и вспышки молний, ни ветер, с ревом бьющийся взатемненные окна театра, — не могло остановить зрителей, ломившихся вдвери главного входа.

Множество карет запрудили улицу. Один за другимраззолоченные экипажи останавливались для того, чтобы выпустить дам и господ,сверкающих драгоценностями и белыми париками. Галерка была уже заполнена доотказа. Свист, крики и непристойные песенки разносились по всему театру.

Держа в руках тусклые фонари, купцы вели в верхние ложисвоих жен, а те торопились быстрее занять свои места, чтобы увидеть не менеезахватывающий, чем музыка или сценическое действо, парад пышных нарядов,которые должны были вскоре заполнить нижние ярусы.

Едва оказавшись за сценой и совершенно не обращая вниманияна то, что промок до нитки, Тонио тут же бросился к щелочке в занавесе.

Синьора Бьянка поспешно начата вытирать ему голову.

— Тс-с-с, — отстранил он ее, наклонился и заглянулв зал.

Одетые в ливреи слуги двигались вдоль первого яруса отподсвечника к подсвечнику, оживляя бархатные занавеси, зеркала, лакированныестолики и мягкие кресла.

Ниже, в партере, уже расположились сотни аббатов, и каждыйдержал в правой руке свечу, а в левой — открытую партитуру. Слышно было, чтоони уже вовсю делятся своими резкими замечаниями.

В яме пока сидел один-единственный скрипач. Но вот показалсятрубач в дешевом обтрепанном паричке, еле прикрывавшем его голову.

Вверху на галерке кто-то вдруг закричал. В темноте пролетелкакой-то предмет, а потом из партера послышалась грубая брань и кто-то вскочилна ноги, потрясая кулаком, однако его тут же усадили назад. Наверху возникладрака, раздался топот на деревянной лестнице, ведущей на галерку.

— Повернись ко мне! — истерично требовала синьораБьянка. — Посмотри на себя! Ты что, свалился в реку?! Да у тебя через чассядет голос! Мне нужно разогреть тебя!

— А я уже разогрет, — прошептал Тонио, целуя еемаленький сморщенный ротик. — Разогрет как никогда!

И поспешил сквозь царивший за сценой хаос в свою гримерную,где старый Нино помешивал угли в жаровне, а воздух был уже горячим, как впечке.

* * *

Этим утром Тонио проснулся рано и, едва начав петь, сразупочувствовал приятное возбуждение. Несколько часов он упражнялся в самыхсложных пассажах, пока не убедился, что его голос необычайно гибок и силен.

Когда Гвидо отправлялся в театр, Тонио расцеловал его в обещеки. А Паоло поручил потолкаться среди публики и понаблюдать за всем, чтобудет происходить.

Потом, когда небо было еще чистым и светлым, а на утопающихв кустах лаванды холмах замерцали окошки домов, Тонио отправился в бедныекварталы, прилегающие к Тибру, и, собрав вокруг себя кучку оборванныхребятишек, начал петь для них.

Звезды только показались на небе. Впервые за последние тригода он слышал, как его голос поднимается меж тесных каменных стен. Со слезамина глазах вел он мелодию все выше и выше, пока наконец не добрался до нот,которых никогда и не пытался достичь, и не услышал, как они уплывают к высокомуночному небу в узком просвете над головой. Отовсюду на звук его голосастекались люди. Они толпились в окнах, в дверях, в ближайших переулках. Когдаон смолк, ему предложили вина и еды, принесли табурет, а потом даже красивыйстул с подушкой. И он запел снова и пел любую песню, которую ему называли, онпел в полный голос, и в его ушах звенели возгласы, аплодисменты и крики«Браво!», и все лица вокруг пылали обожанием, а потом наконец полил дождь.

* * *

Тонио расцеловал синьору Бьянку и старого Нино, а онисодрали с него мокрую одежду и стали тереть его волосы полотенцами. Пускай себебранятся — он нисколько не сердился на них.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — шепнул онсиньоре Бьянке. — Я заверяю вас, все будет хорошо и для Гвидо, и для меня.

А в душе дал себе зарок, что будет наслаждаться каждойпредстоящей минутой, невзирая на то что его ждет: триумф или провал, ибо именноздесь находится развилка дороги, ведущей во тьму его будущего, и он долженпреодолеть этот важнейший рубеж.

В этот момент он представил себе всех тех, кто могприсутствовать сейчас в зале. Он посмотрел на красивое платье, лежавшее передним, — на женские оборки, женские ленты, женский грим. «Кристина!» Онпроизнес это имя так неслышно, что это было лишь вздохом, сорвавшимся с егогуб. Теперь для него не имели значения ни боль, ни страхи.

Имело значение лишь то, что сейчас он выйдет на сцену и чтов этот самый момент сцена — именно то место, где он и хочет находиться.

— Ну, милая, — обратился он к синьореБьянке. — Пришел черед для вашего чародейства. Постарайтесь же сдержатьваши обещания. Сделайте же меня таким красивым и таким женственным, чтоб я смогодурачить собственного отца, если в сел к нему на колени!

— Ах, дрянной мальчишка! — Синьора Бьянка ущипнулаего за щеку. — Прибереги свой серебряный язычок для публики. Не пугайменя!

Откинувшись на спинку кресла, он почувствовал первые нежныеприкосновения кисточки, гребня и ее теплых пальцев.

* * *

Когда же он наконец встал и повернулся к зеркалу, то ощутилзнакомую, но оттого не менее тревожную растерянность. Где тут Тонио в этойпохожей на песочные часы фигуре в темно-красном атласе? И где тут мальчик заэтими подведенными черной краской глазами, ярко накрашенными губами и пышнымибелыми волосами, глубокими волнами поднимающимися со лба и волнистыми локонаминиспадающими на спину?

Глядя в зеркало, Тонио почувствовал головокружение, и тогдаотражавшаяся там красавица прошептала его собственное имя, а потом отпрянула,словно призрак, вполне способный в одно мгновение лишить его жизни.

Он коснулся своих голых плеч затянутыми в перчатку пальцами.Закрыв глаза, ощупал знакомые черты своего лица.