Плач к Небесам - Энн Райс

Была уже полночь, когда Тонио поднялся с постели. В доместояла полнейшая тишина. Граф лежал на простынях абсолютно голый, и только намизинце и безымянном пальце его левой руки поблескивали золотые кольца.

Глядя на него сверху вниз, Тонио коснулся шелковой кожи наего лице и молча вышел из комнаты.

Он приказал отвезти его на площадь Испании.

Подъехав к подножию высокой Испанской лестницы, он долгосмотрел в окно на тех, кто проходил мимо него в темноте. Высоко над его головойна фоне освещенного луной неба мерцали самые разные окна, но ему не былиизвестны ни здешние дома, ни их обитатели.

На миг его лицо попало в луч фонаря, и тут же человек,державший фонарь в руке, вежливо отвел его в сторону.

Кажется, он заснул. Он и сам не знал, спал или нет. Новнезапно встрепенулся, почувствовав присутствие Кристины, пытаясь ухватиться засон, в котором они вели какую-то торопливую беседу и он что-то тщетно пыталсяей объяснить, а она печалилась и пыталась убежать...

Он вспомнил, что находится на площади Испании и что емунужно ехать домой. Но куда это — домой, — какое-то мгновение он не могвспомнить.

Улыбнувшись, он велел кучеру трогать и, опять почти засыпая,подумал: «А почему, интересно, Беттикино до сих пор не приехал?» И только тогдадо него дошло, что до начала оперного сезона осталось меньше чем две недели.

В Рождество по городу разнесся слух, что приехал Беттикино.

Чистый от первого мороза воздух был наполнен звоном всехколоколов Рима. С хоров церквей разносились гимны, а детишки, по обычаю, читалипроповеди с кафедр. Младенец Иисус, блистающий среди головокружительного блескамногих ярусов свечей, лежал в тысячах великолепно украшенных колыбелек.

Обнаружив, что скрипачи театра Аржентино — отличныемузыканты, Гвидо переписал все струнные партии. Он только улыбнулся, когдаБеттикино, сославшись на легкое недомогание, попросил извинить его за то, чтоне может нанести полагающийся визит, и спросил Гвидо, нельзя ли просто прислатьему партитуру.

Гвидо был готов ко всем трудностям. Он знал правила игры ипоэтому дал великому певцу три арии, которые по всем статьям превосходили арии,предназначенные Тонио. С помощью этих арий Беттикино мог отлично продемонстрироватьсвое мастерство. Гвидо нисколько не удивился и тому, что через двадцать четыречаса партитура была возвращена с аккуратно вписанной орнаментовкой, которуюпредложил известный певец. Теперь Гвидо мог заняться аккомпанементом. И хотяБеттикино не высказал никаких комплиментов по поводу сочинения, никаких жалобон тоже не прислал.

Гвидо знал, что толки в кофейнях достигли своей высшейточки. И все как один стремились попасть в новую студию Кристины Гримальди, гдеона говорила только о Тонио. Театр должен быть переполнен.

Теперь главной задачей Гвидо стало не выдать собственногостраха.

* * *

За да дня до премьеры состоялась первая и последняя своднаярепетиция для певцов.

Через пару часов после полудня Тонио и Гвидо отправились втеатр на встречу с противником, чьи поклонники собирались изгнать Тонио сосцены.

Тут же, однако, появился импресарио Беттикино и сообщил, чтопевец по-прежнему испытывает легкое недомогание и поэтому на репетиции лишьотработает свои мизансцены. Теноры немедленно стали настаивать на той жепривилегии, и Гвидо приказал Тонио тоже хранить полное молчание.

Лишь старый Рубино, пожилой кастрат, который должен былиграть в опере вторую по значимости мужскую роль, решительно объявил, что будетпеть. Музыканты в яме даже отложили смычки, чтобы поаплодировать ему. Он сполной отдачей запел одну из арий, написанную для контральто и как нельзя лучшеподходящую ему. Исполнение было столь филигранным и чистым, что слушатели чутьне прослезились, растрогался и сам Гвидо, который впервые слышал своесочинение, оживленное незнакомым ему голосом.

Беттикино появился как раз после этого небольшогопредставления. Тонио почувствовал, как кто-то, проходя мимо, мягко задел его, ис удивлением обернулся. Он увидел, что мимо него прошел не просто человек, анастоящий великан. Его шея была обмотана толстым шерстяным шарфом. На головевздымалась шапка волос, столь светлых, что они казались серебристыми. А спина унего была очень узкая и очень прямая.

Лишь дойдя до противоположного края сцены, с тем же равнодушнымвидом миновав старого Рубино, гигант повернулся, как на шарнирах, и метнул всторону Тонио первый решительный взгляд.

У него были самые холодные голубые глаза, которые Тониоприходилось когда-либо видеть. Казалось, в них переливалось северное сияние.Но, остановившись на Тонио, взгляд этих глаз вдруг дрогнул, словно попал накрючок и не мог никуда деться.

Тонио не шевельнулся и не произнес ни слова, нопочувствовал, как по телу пробежала дрожь, словно этот человек произвел на неготакое же жуткое впечатление, как еще живой угорь, извивающийся на песчаномберегу.

Он медленно, почти уважительно, опустил, а потом сноваподнял глаза и посмотрел на этого гиганта, рост которого составлял по меньшеймере шесть футов и три дюйма[41] и который, совершенноточно, затмил бы на сцене его собственную хрупкую фигуру.

Но тут Беттикино небрежным жестом потянул правой рукой законец своего шерстяного шарфа. Шарф мягко соскользнул с его шеи и развязался,полностью открыв крупное, квадратное лицо певца.

Он был красивым и даже величественным, как все и говорили, иобладал той скрытой силой, которую много лет назад Гвидо как-то назвал магией,присущей лишь некоторым артистам. Когда он сделал шаг вперед, то казалось, чтоот этого все на свете изменится.

Он не отрывал глаз от Тонио. И таким безжалостным, такимхолодным было выражение его лица, что все вокруг растерялись. Чувствуя, чтопроисходит безмолвная дуэль, музыканты закашляли в кулаки, а импресарио началнервно потирать руки.

Тонио не двинулся с места. Беттикино шел к нему медленными,размеренными шагами. А потом, остановившись перед ним, протянул свою бледнуюруку.

Тонио сразу же пожал ее и пробормотал вежливое приветствие.Тогда певец, развернувшись, прежде чем оторвать взгляд, дал музыкантам знакначинать.

Вечером, обойдя множество кофеен, вернулся Паоло и сообщил,что аббаты угрожают зашикать Тонио и прогнать его со сцены.

— Что ж, ничего удивительного, — прошептал Тонио.Он играл в эту время маленькую сонату просто так, для себя, и ему было приятнеевнимать музыке, идущей от клавесина, нежели слушать самого себя.