Селянин - Altupi

Кирилл не дышал от восхищения. У него в уме не укладывалось незнакомое трепетное ощущение — постижение любимого человека. Егор с каждым днём раскрывался всё с новой и новой стороны, и всегда это было нечто удивительное, хорошее. Обычный селянин, которого Пашка Машнов обозвал странным, был добрым, смелым, дружелюбным, страстным. Имел нечеловеческую выдержку. Вот кто со знанием приёмов карате может снести ежедневные оскорбления и не дать в зубы? Егор не о своём оскорблённом самолюбии думал, а о двух находящихся на его попечении людях. И молодец, потому что, Кирилл это знал, последствия могли оказаться плачевными. Пошевели Егор хоть пальцем, для прежнего Кирилла это стало бы поводом закопать пидора. Он позвал бы приятелей, ведь самому нападать на превосходящего силой противника было бы уже ссыкотно, а те никогда не прочь повеселиться. И действительно напали бы толпой, как шакалы, избили бы за то, что посмел возразить «правильному пацану», за то, что пидор, и просто так, оттого что сами отморозки.

Чем больше Кирилл видел внутреннюю красоту Егора, чем больше хотел походить на него, тем сильнее он… нет, не завидовал, как пытался ввернуть гаденький внутренний голос… тем сильнее он влюблялся. Просто глаз не мог отвести от Егора, столько дерьма пережившего, но не запятнавшего себя злобой и пороками. Егора, рождённого для великого, светлого, и не жалеющего, что остался на самом дне. Егора, такого настоящего на своей скромной кухне перед тарелкой незатейливой окрошки. Егора, который всегда стремится разобраться в ситуации, а не кружить сгоряча.

— Кир, о чём задумался? — позвал Егор.

Калякин выплыл из розовых грёз, рассеянно улыбнулся:

— О том, что люблю тебя.

Он протянул руку к Егору и переплёл их пальцы, думая, какое это волшебное прикосновение. Им необязательно было разговаривать, смотреть в глаза, чтобы понимать друг друга, чувствовать тепло сердец и поддержку — для этого им хватало крепко переплетённых пальцев. И мир вокруг замирал.

— А за что Егор тебе навалять должен был? — с детской непосредственностью прервал их зрительный обмен амурчиками Андрей. Кирилл собрался ответить, рассказать честно, но Егор, вынимая руку, его опередил.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал он, сохраняя в глазах мальчишки хорошую репутацию для их четвёртого члена семьи. Калякин оценил и этот жест.

Снова застучали ложки, выскребая из тарелок последние кусочки вкуснятины.

57

Вечером Кириллу было в тягость прополоть даже две грядки картошки. Всего их на сегодня осталось шесть, можно и закончить, если бы не навалившаяся через десять метров ползания на корточках с ведром под мышкой лень: всё-таки трудоголиком он магическим способом не стал. Любовь любовью, а притяжение дивана — почти как закон физики. Отвлекал себя мыслями о поиске работы, а от безрадостных мыслей о работе отвлекался шаловливыми фантазиями о Егоре. Их отношения могли ведь начаться не так: Егор не стерпел бы наездов, ударил, завязалась бы драка, они покатились бы по траве, и кто-то наверняка оказался бы сверху. Они бы долго смотрели в глаза и поцеловались бы, внезапно осознав непреодолимость влечения, химии.

Солнце отдыхало в верхушках деревьев, которые сегодня изрядно прожарило. Не польёт дождь, так вся листва быстро пожелтеет и облетит, и так на берёзках и клёнах есть рыжие проплешины.

Кирилла, как и деревья, мучила жажда. Комары, вылетевшие из своих сырых укрытий, как только градус жары снизился на пару отметок, пищали над ухом, лезли в лицо. В общем, не работалось сегодня. Днём он тоже просидел на попе, пока Егор варил и закатывал в банки лечо, грушевое повидло и кабачковую икру, лишь помогал ему по мелочам — воды принести, банки подать, лук в мясорубке — прикольном ручном механизме тысяча девятьсот шестидесятого года выпуска — перекрутить.

Еле-еле добив две грядки, Кирилл высыпал траву из ведра в старую, жухлую кучу на дальней меже и, снимая перчатки, оглядел огород. Работы осталось на час-полтора, обрамлявшие картошку подсолнухи находились совсем рядом. Четыре грядки, до захода солнца можно успеть. Только не хотелось: не к спеху ведь, копать ещё дней через пять или шесть. Наверно, в тот день он очень устанет.

Внутренний голос затосковал о городе, где еда продаётся в бургеркингах, а не растёт в земле с сорняками. Нытьё выходило очень убедительным, манящим. В пику ему Калякин дал себе слово прополоть хотя бы ещё две грядки, а последние оставить на завтра. Но прежде он сходит попить, а вернётся и всё доделает.

Отогнав круживших перед лицом комаров, Кирилл направился в дом. По пути под яблонями подобрал в траве яблоко с красно-полосатым бочком. Потёр о штаны, откусил. Кроме приятного сладко-сочного вкуса во рту появился привкус гнилости. В яблоке была бурая трухлявая червоточина. Кирилл тут же выплюнул недожёванную мякоть, надеясь, что не успел проглотить червя. Зашипел от досады, выкинул огрызок, сплюнул ещё несколько раз, пока гнилостный привкус не пропал. Вот тебе и деревенские яблочки из рекламы сока! Магазинные фрукты лучше — в них червей не бывает.

Теперь точно требовалось попить и прополоскать рот.

Егора, чистившего коровник, Кирилл слышал, но не видел. На заднем дворе у загонов издавал звуки музыки хрипящий магнитофон, играл какой-то старый-престарый плохо записанный рок — Цой или кто-то такой. Младший Рахманов, возившийся там, фальшиво подпевал.

Калякин, не останавливаясь, прошёл в дом. В окутанной сумраком прихожей и на теневой кухне стояла тишина, холодильник и тот замер в режиме покоя. В большой комнате тикали часы. Лишь его шаги топотали по скрипучему голому крашеному оргалиту. Взяв со стола кружку, Кирилл протянул руку к ведру с водой. Однако сухое горло и словно раздувшийся от жары организм потребовали не тёплой, нагревшейся за день влаги, а холодного питья. Оно нашлось в холодильнике, к тому же на выбор — сваренный им вчера компот и приготовленный Егором квас. Кирилл отдал предпочтение кислому, налил кружку кваса и большими глотками выпил. Затем налил добавки, полкружки, чтобы оставить братьям, и тоже выпил, уже смакуя. Слышал звук своих глотков.

В животе образовался холодок. Правда, после питья желания полоть картошку только поубавилось. Кирилл постоял немного и, неосознанно тяня время, тщательно сполоснул кружку, поставил на стол, ещё постоял. Затем вытолкал себя в прихожую, но там завис, глядя через окаймлённый шторами дверной проём на диван. Сей предмет мебели сейчас будто обладал собственной гравитацией и влёк Кирилла к себе. Никто ведь не узнает, если он приляжет на десять минут. А